Table Of Content

А К А Д Е М И Я Н А У К С С С Р И Н С Т И Т У Т М И Р О В О Й Л И Т Е Р А Т У Р Ы им. А . М . Г О Р Ь К О Г О Е . М . Е В Н И Н А ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКИЙ РЕАЛИЗМ НА РУБЕЖЕ XIX—XX ВЕКОВ ИЗДАТЕЛЬСТВО « НАУКА » Москва 1967 В книге рассматривается очень интересный и срав- нительно малоизученный период развития запад- ноевропейской литературы. Автор анализирует творчество крупнейших писателей этого времени: Мопассана, Гамсуна, Томаса Манна, Франса, Уэл- лса, Шоу, Верхарна, Роллана, сопоставляя его с классическим реализмом Бальзака, Флобера, Стен- даля и показывая то новое, что они внесли в реалистическое искусство XX века, в современную литературу критического и социалистического реа- лизма. 7-2-2 147-67 (II полуг.) ВВЕДЕНИЕ Задача данной книги — определить главные особенности нового этапа развития реализма в западноевропейских литературах на рубеже XIX—XX столетий. Она продиктована следующими сооб- ражениями. В советском литературоведении довольно много сделано для ис- следования классического периода реализма XIX в.— периода Бальзака, Стендаля, Диккенса, Теккерея, Золя и Флобера. В пос- леднее десятилетие немало достигнуто и в изучении критического и социалистического реализма XX в. (книги о Ромене Роллане, Барбюсе, Г. Манне, Мартен дю Гаре, Арагоне, Брехте, современ- ном английском, американском, французском, чешском романе, об итальянском неореализме и др.) В то же время исследование кри- тического реализма конца XIX и начала XX в., соответствующего периоду кризиса буржуазной цивилизации накануне образования первого в мире социалистического государства, остается пока еще на втором плане нашей литературоведческой мысли. А между тем этот период, обнимающий примерно четверть века (с конца 80-х годов до первой мировой войны и Великой Октябрьской револю- ции в России), представляет собой время важнейших сдвигов в мировом реалистическом искусстве. Это определенный и очень яр- кий этап реализма, время, когда зарождалось многое из того, что мы наблюдаем в мировой литературе сегодня. Без изучения этого этапа трудно понять современную литературу и формирование ее ведущего метода — социалистического реализма. Стремясь проследить идейно-художественные особенности реа- лизма на рубеже XIX—XX вв., мы сознательно отказались от по- следовательного воссоздания всей картины западноевропейской литературы этого периода, как это делается обычно в курсах исто- рий литератур. В поле наблюдения взяты лишь наиболее крупные и характерные фигуры, возвышающиеся в разных национальных литературах, ибо в творчестве крупных писателей — в их поисках и открытиях — наиболее рельефно отражается неизбежное отми- рание старых и зарождение новых форм искусства, отражаются и те разнообразные процессы, которые происходят в пределах реа- листического искусства. Оставляя в стороне многие второстепенные и третьестепенные явления, мы попытаемся охарактеризовать ос- новные пути или направления, по которым развивается критиче- ский реализм, успешно преодолевающий натуралистические и де- кадентские влияния, столь характерные для западноевропейских литератур «конца века». * * * Общественная атмосфера конца XIX в. определяется становлени- ем империализма, которое происходит в европейских странах. Это была эпоха, когда «капитализм перерос во всемирную систему ко- лониального угнетения и финансового удушения горстью «передо- вых» стран гигантского большинства населения земли»,— говорит Ленин. В то же время «империализм есть канун социальной рево- люции пролетариата. Это подтвердилось с 1917 года во всемирном масштабе»1. Два этих фактора — наступление империализма, оха- рактеризованное Лениным как «усиление национального гнета» и «реакция по всей линии», а с другой стороны, процесс подготов- ки «социальной революции пролетариата» — отражаются в слож- ных и противоречивых процессах, происходящих в мировой лите- ратуре этого времени. Перерастание капитализма в последнюю — империалистиче- скую — стадию развития, ломка отживающих домонополистиче- ских форм буржуазного хозяйства сопровождались, как известно, глубоким кризисом европейской культуры. Это был период смяте- ния умов, когда старые нормы и представления буржуазной демо- кратии уже перестали соответствовать реальной действительно- сти, а новые — социалистические — еще не прояснились в созна- нии людей. Это был период явного несоответствия между запросами личности и окружающим ее миром не только в среде неимущих, полностью обездоленных классов, но и мелкой и сред- ней буржуазии, последовательно разоряемой победоносным нас- туплением крупного капитала. Чувство тревоги, смутное ощущение неблагополучия и ката- строфичности мира, неспособность личности постичь логику про- исходящего и — как следствие этого — утрата веры в научное ис- следование и самый разум человека, таковы были преобладающие настроения западноевропейской интеллигенции «конца века». Не случайно одним из симптомов времени были мистицизм и идеа- лизм, стремление уйти от действительности в потусторонний мир или в глубины психологии. Оживились старые идеалистические теории: учение Шопенгауэра с его пессимизмом и отвращением к жизни или, с другой стороны, индивидуалистическая философия 1 В.И.Ленин. Сочинения: т. 22, стр. 179 и 182. 4 Макса Штирнера, который задолго до наступления империалисти- ческой эры возвел в культ откровенный индивидуализм и стремле- ние к использованию всего окружающего в собственных эгоисти- ческих интересах. Оба эти философа были прямыми предшествен- никами Ницше, заимствовавшего у Шопенгауэра пессимистиче- ское мировосприятие и подчеркнутое презрение к массе, к рядо- вым людям, а у Штирнера — воинствующий индивидуализм, культ сильного человека, стоящего над «толпой». Позднее, в пер- вые годы XX в., получает распространение философия Бергсона, проповедующего превосходство интуиции над разумом, утверж- дающего, что сознание человека может дать лишь «упрощенное представление о действительности», так как между природой и людьми существует якобы «плотный занавес», и только искусство может сделать природу «более доступной затемненному восприя- тию человека»2. Подобное состояние умов отражается соответственным обра- зом и в литературах Западной Европы, которые уже не удовлетво- ряются принципами позитивизма и натурализма, широко введен- ными в литературу второй половины века Золя и его многочислен- ными последователями. Для Золя, принадлежащего к реализму XIX столетия, как и для Бальзака, познание человека означало прежде всего исследование внешнего, материального мира, кото- рый его формирует (недаром, полемизируя со Стендалем, порицая его за излишнее, с его точки зрения, копанье во внутреннем ми- ре, Золя говорил, что успех писателя зависит прежде всего от того, «насколько он овладел внешним миром»3). Именно поэтому Золя так детально воссоздавал конкретную материальную стихию, в ко- торой человек действует в своей повседневной социальной жизни, прибегая к обширнейшим описаниям прачечной, шахты, деревни, биржи, модного магазина или театра-варьете, где проходила жизнь его персонажей. При этом психология и самые судьбы его персонажей целиком определялись средой, наследственностью и обстоятельствами, в которых они находились. Страсть к земле и разгул мелкособственнических инстинктов у крестьянских персо- нажей «Земли», страх безработицы, конкуренция и взаимное под- сиживание, характерное для приказчиков модного магазина «Дам- ское счастье», анархический, пока еще беспомощный, хотя гроз- ный в своей перспективе протест рабочей массы против своих экс- плуататоров в «Жерминале» — все это абсолютно правдиво и очень драматично обрисовано художником. Но дело в том, что че- ловеческие драмы, раскрываемые Золя, почти никогда не выходят за пределы отдельных социальных или профессиональных обла- стей жизни, «за пределы класса», как он сам говорил применитель- но к образу Катерины в набросках к роману «Жерминаль» («образ 2 См. Бергсон. Собр. соч., т. 5. СПб., 1914, стр. 178—190. 3 Цит. по кн.: А. Барбюс. Жизнь Золя. М., 1932, стр. 51. 5 Катерины надо искать в борьбе. Однако не стоит ставить его выше среды, в которой она находится, ее драма не должна выходить за пределы ее класса»4). Бесспорными завоеваниями реализма Золя надо признать про- никновение в социальные основы поведения людей, обращение к факту и человеческому документу, внимание к физической приро- де человека, широкое изображение народной жизни, выведение на сцену разнообразных социальных слоев, раскрытие настроений и движений больших человеческих коллективов (как шахтерская или солдатская масса в романах «Жерминаль» и «Разгром» и т. д.). Несомненно, что эти завоевания Золя вошли в золотой фонд реализма XX в. и продолжают жить и оплодотворять художествен- ную литературу и по сие время. Без этого расширения социально- го диапазона, естественно, невозможно было дальнейшее развитие реализма той эпохи. Однако слабость натурализма была в том, что при самом ярком воспроизведении обстоятельств, формирующих человека, сам человек оказывался у Золя и особенно у его эпиго- нов маленькой личинкой, от которой ничего не зависит даже в по- строении своей собственной судьбы. До логике натуралистическо- го романа обстоятельства и события подавляют чвловека и ведут его за собою. Не случайно современный французский исследова- тель Ги Робер упрекает автора «Ругон-Маккаров» в том, что он не воспринимает своих персонажей «вне сил», которые на них «воз- действуют» и их «превышают». Поэтому «духовная жизнь теряет свою автономию. Истинная драма не развертывается более в инди- видуальном человеческом плане, психология уступает место эпо- пее естественных сил»5. Действительно, среда и обстановка приобретают решающее значение для большинства центральных персонажей «Ругон-Мак- каров», которые не умеют противостоять своему окружению, а це- ликом подчиняются ему. В этом и коренится их известное духов- ное обеднение и измельчание по сравнению с более волевыми и интеллектуально более богатыми героями Бальзака и Стендаля, которые выходили на бой с обществом. Даже в Этьене Лантье, стоящем во главе шахтерской забастовки и являющемся сознатель- ным врагом буржуазного мира («Жерминаль»), писатель акцен- тирует то обстоятельство, что он становится игрушкой стихийных сил возмущения шахтеров, которых он разбудил своими речами («Он никогда не руководил ими, сами они вели его, побуждая на такие поступки, которых он никогда бы не сделал, если бы на не- го не напирала сзади смятенная толпа. При каждом толчке собы- тия подавляли его, так как ни одного из них он не мог предви- деть»). Что же говорить, например, о Жервезе из романа «Запад- 4 Эмиль Золя. Жерминаль. «Academia», 1936, стр. 696 5 Guy Robert. Emile Zola (Principes et caracteres generaux de son ceuvre). P., 1952, p. 114—116. 6 ня», которая неуклонно идет ко дну, почти без всякого сопротив- ления и возмущения, или о Нана, сеющей вокруг себя разорение и гибель, будучи просто «бессознательным красивым животным», которое не отдает себе никакого отчета в содеянном. Более того: сосредоточиваясь на физиологических, животных инстинктах, заложенных в человеке, Золя порою совершенно не- правомерно снижает роль, которую играет в его духовном мире ра- зумное начало. Особенно ощутимо это в романе «Земля», демонст- рирующем идиотизм мелкособственнической крестьянской жизни, где художник навязчиво сравнивает людей с животными, подчер- кивая в грубо натуралистических сценах крайнюю примитивность духовной жизни человека. Но если в романе «Земля» все же очень сильна социальная основа, которая позволяет автору, несмотря на все физиологические подробности, правдиво раскрыть суть мелко- собственнического буржуазного существования — власть земли, бесконечно тягостный и неблагодарный труд крестьянина, приги- бающий его книзу, притупляющий его мысль, чувства и съедаю- щий самую его жизнь, то в романе «Человек-зверь» за биологиче- ским фактором наследственности, данным крупным планом, отсту- пает и самая социальная проблематика, составляющая главную силу двадцатитомной эпопеи «Ругон-Маккары». Настойчивое вы- пячивание разного рода наследственных, физиологических ин- стинктов и неспособности человека управлять подобного рода инстинктами и страстями, которую утверждал в этом романе Золя (а за ним и его многочисленные последователи в чрезвычайно рас- пространенном натуралистическом романе в разных странах За- падной Европы), отнюдь не способствовало более глубинному по- знанию человека и по существу уводило авторов этих произведе- ний с большой дороги реализма. Из этого кризиса реализма проистекают сложность и спутан- ность эстетических устремлений «конца века». Естественное тяго- тение к более глубокому познанию человека зачастую приводит к поискам какой-то туманной мистической «души», обитающей яко- бы за видимыми земными покровами жизни (например, в творче- стве и эстетических теориях Метерлинка), или к стремлению пол- ностью обособить человеческую личность от стеснительных уз реального мира и возвести в культ ее субъективные вкусы и склон- ности (эстетская программа Оскара Уайльда). В то же время за- конное отталкивание от пошлой действительности, протест лично- сти против сковывающих ее пут и низменной мещанской морали оборачивается порою бешеным индивидуализмом ницшеанского толка. Борьба и переплетение прогрессивных и реакционных, реа- листических и декадентских тенденций характерны не только для общей эстетической панорамы этого времени, но иногда проходят даже через творчество одного и того же писателя или поэта. Тем не менее, пристально вглядываясь в литературные процессы эпохи, мы увидим, что реакция против натурализма идет, в 7 сущности, двумя путями, который соответствуют наличию двух культур или двух наций в каждой нации, как говорил Ленин. С одной стороны, это путь декадентства с его отказом от изображе- ния социальных оснований поведения человека, с полным отры- вом внутренней человеческой жизни от внешнего, материального мира, который был столь ярко и зримо представлен в творчестве Золя. С другой — это новый подъем критического реализма на ру- беже XIX и XX вв., обращение к углубленному анализу душевной и интеллектуальной жизни в сочетании с самым беспощадным ра- зоблачением буржуазной цивилизации, полностью раскрывшей к этому времени свою бесчеловечную сущность. * * * Попытаемся прежде всего охарактеризовать основные декадент- ские течения, характерные для большинства западноевропейских стран конца XIX в. с учетом того обстоятельства, что течения эти у нас привыкли характеризовать несколько прямолинейно и упро- щенно. На самом деле они отличаются большой сложностью и на- ряду с отчетливо реакционными, антиреалистическими чертами содержат в себе порою и отдельные тенденции углубления наших представлений о духовном мире человека. Родиной декадентской поэзии была Франция, которая, по спра- ведливому замечанию Горького, жила «всегда быстрее всех дру- гих стран». Рисуя обстановку зарождения декаданса в известной статье «Поль Верлен и декаденты» (1896), Горький справедливо говорил о «душной и сырой атмосфере» бессовестного чистогана, в котором жила страна после трагической гибели Парижской Ком- муны. Как протест против буржуазной клоаки, против «торжест- вующих свиней», чувствующих себя господами положения, и воз- никла литературная богема с ее демонстративным отказом от ок- ружающей скверны, но и с ее беспомощностью в поисках выхода и отсутствием каких бы то ни было позитивных идеалов. Горький считает, что богема эта выросла на бунтарской основе («весьма ве- роятно, что если бы в Париже 80-х годов дрались на баррикадах, в 90-м году декадентов не было бы»6, —говорит он). Предшественником этого явления был Бодлер (первый дека- дент, по характеристике Луначарского). В его «Цветах зла» (1857) ясно выражено мироощущение декаданса: глубокое разочарова- ние в жизни, навязчивые темы смерти, а с другой стороны, демон- стративный вызов буржуазной общественной морали (недаром стихи его были осуждены правительством Наполеона III за без- нравственность и богохульство!). От Бодлера и ведут свое проис- хождение французские символисты (Верлен, Рембо, Малларме и другие). Отказываясь от принципов реализма, они отступают от 6 М. Горький. Несобранные литературно-критические статьи. М. 1941, стр. 237. 8 логики и ясности реалистического образа. Самый литературный язык представляется им банальным и недостаточным для выраже- ния сложных и мимолетных человеческих чувств и настроений. Отсюда проистекает их стремление восполнить поэтическую речь неясным и зыбким символом, предпочтение, которое они отдают намеку, нюансу, цветовой окраске или музыкальному звучанию стиха перед его ясным и точным смыслом. Следствием всего этого является иногда обогащение поэтического образа, как у Верлена и Рембо, а иногда, как у Малларме, загадочность и темнота дека- дентской поэзии, которую он прямо возводит в принцип («Тем- нота,— говорит Малларме,— скорее результат недостаточной подго- товленности читателя, а не недостаток поэта. В поэзию загадоч- ность входит необходимым элементом, ибо истинная задача искус- ства вызывать явления в душе читателя… Намекать — вот мечта художника!»7). Впрочем, поэзия французских декадентов была отнюдь не одно- родна. Горький справедливо указывает на полный раскол в их среде, в которой совмещались и эстетизм, и эротика, и богоиска- тельские настроения, и культ собственного «я», возвышающегося над миром. Подмеченные Горьким разнообразные тенденции французско- го декаданса полностью развернулись в общеевропейской литера- туре. Так, воинствующий индивидуализм, культ силы и воли, наи- более ярко воплотился в философии Ницше. В известном произ- ведении «Так говорит Заратустра» (1883—1885) он требует от че- ловека «превзойти себя самого» и объявляет, что трупы жалких и слабых людишек должны служить лишь пьедесталом, на котором воздвигнется царство сверхчеловека. В учении Ницше в какой-то степени отразилось стремление личности освободиться от векового гнета старых традиций, от вся- ческих пут, мешающих ее полному развитию. Этим и объясняет- ся значительное влияние Ницше на многих его современников, бо- лезненно ощущающих грубое насилие собственнического мира. В то же время учение его проникнуто откровенным антидемокра- тизмом и ненавистью к массам. Мудрец Заратустра зовет человече- ство свергнуть рабскую зависимость от всех «духов», к которым он относит не только иго религиозных традиций и государства, но и иго «толпы». Мораль современной Европы представляется Ниц- ше моралью «стадных животных», а демократическое движение — прямым следствием этого стадного чувства (недаром события Па- рижской Коммуны вызвали его возмущение и ярость). Для Ниц- ше равно неприемлемы и социалисты, и анархисты, и самая идея демократии, равенства всех людей, так как идея эта противоречит воспетому им идеалу сильной и независимой личности, которая самоутверждается в постоянном стремлении к власти и подчине- 7 S. Mallarme. Œuvres completes. P., 1956, p. 869. 9 нию человеческих масс («Везде, где находил я живое, находил я волю к власти»,— говорит Заратустра). Заповеди Заратустры показывают чрезвычайную агрессивность и антигуманность ницшеанского сверхчеловека: «Мужественны- ми, беззаботными, способными к насилию — такими хочет нас муд- рость»; «Я призываю вас не к работе, а к борьбе. Я призываю вас не к миру, а к победам»; «Сострадание — глупость, все создающие жестоки»,— говорит он. Часто эти заповеди оборачиваются прямой пропагандой войны: «Любите мир, но лишь как средство к новой войне»; «Хорошая война, освящает любую цель» и т. д. К ницшеанской философии сильного человека, которому все дозволено, очень близка откровенно апологетическая по отноше- нию к империализму шовинистическая литература, возникшая в ряде наиболее развитых империалистических стран. Это произве- дения Киплинга, Барреса, Морраса, французский колониальный роман, драмы д'Аннунцио и поэзия итальянских футуристов, вос- певающих войну, империалистическую экспансию, противопостав- ляющих Запад и Восток, утверждающих расовое превосходство белого человека («Все эти поэты — маленькие империалисты, всем им хочется вести Италию навстречу великим судьбам, все они разглагольствуют о том, что надо наконец сокрушить «демократи- ческого зверя» и грозятся пролить целые потоки крови»,— гово- рил Бенедетто Кроче в книге «Литература новой Италии», которую цитирует в рецензии 1916 г. Луначарский8). Другое течение европейского декаданса связано с Метерлин- ком — выразителем явного разлада между внутренней и внешней жизнью человека, выразителем тревоги и ужаса личности, чувст- вующей свое бессилие перед объективными законами, которые она не может постигнуть. Из этого отказа от рационализма XIX в. про- истекает уход в мистицизм, в потусторонний мир или поиски глу- боко спрятанной душевной жизни, якобы гораздо более важной и существенной, чем та жизнь, которая происходит на поверхности и видима всем. Миросозерцание Метерлинка исходит из кричащего несоответ- ствия между запросами личности и окружающей действительно- стью конца XIX в. Но в противоположность действенной и агрес- сивной философии Ницше, зовущей к воспитанию сильной породы людей, к завоеванию мира, господству над массами и т. д., фи- лософия Метерлинка имеет пассивный и созерцательный харак- тер. Она никуда не зовет, а лишь предупреждает человека об опас- ностях, которые подстерегают его на каждом шагу и с которыми он все равно не сможет бороться. Наиболее ясно все это выражено в философско-эстетическом трактате Метерлинка «Сокровище сми- ренномудрых» (1896). 8 См. А. В. Луначарский. Собр. соч., т. V. М., 1965, стр. 369. 10