ЧЕЛОВЕК СМИРЕННЫЙ В АГИОГРАФИИ ДРЕВНЕЙ РУСИ (XI - ПЕРВАЯ ТРЕТЬ XVII ВЕКА)

436 Pages·1.361 MB·Russian

by  ДОРОФЕЕВА ЛЮДМИЛА ГРИГОРЬЕВНА

Л. Г. ДОРОФЕЕВА
ЧЕЛОВЕК СМИРЕННЫЙ
В АГИОГРАФИИ
ДРЕВНЕЙ РУСИ
(XI – первая треть XVII века)
Издательство ООО «Аксиос»
Калининград
2013
УДК 821.161.1.0
ББК 83.3(2=411.2)4-3
Д 69
Рецензенты:
А.Н. Ужанков – доктор филологических наук,
профессор Литературного института им. А.М. Горького (Москва)
В. Лепахин - доктор филологических наук,
профессор Сегедского университета (Венгрия)
Д 69 Дорофеева Л. Г.
Человек смиренный в агиографии Древней Руси (XI —
первая треть XVII века) : монография. Калининград :
ООО «Аксиос», 2013. 436 с.
ISBN 978-5-91726-053-2
В монографии предметом герменевтического исследования становится образ сми-
ренного человека как самостоятельный тип героя древнерусской литературы, представ-
ляющий идеальный образ человека в средневековой русской словесности. На широком
материале переводной и собственно русской агиографии выявляется главный принцип
организации этого образа, его генезис, характерные черты и намечается типология.
Книга адресована филологам, преподавателям вузов, студентам, учителям рус-
ского языка и литературы в средней школе, а также широкому кругу читателей, инте-
ресующихся древнерусской литературой.
УДК 821.161.1.0
ББК 83.3(2=411.2)4-3
В оформлении переплета использована икона-врезок
«Никола» второй половины XV века Новгородской школы
(Центральный музей древнерусской культуры и искусства
имени Андрея Рублева. Москва).
© Дорофеева Л.Г., 2013
ISBN 978-5-91726-053-2 © Издательство «Аксиос», 2013
«…Научитеся от Мене,
яко кротокъ есмь и смиренъ сердцемъ»
(Мф. 11:29)
ВВЕДЕНИЕ
« Человек всегда составляет центральный объект литературного
творчества. В соотношении с изображением человека находится и всё
остальное: не только изображение социальной действительности,
быта, но также природы, исторической изменяемости мира и т. д.…»
[Лихачев, 1970, с. 3]. Этими словами Д. С. Лихачев начинает свою кни-
гу о человеке в литературе Древней Руси, но, конечно, относятся они
и к литературе вообще, литературе как таковой, к любому ее периоду,
будь то древнерусская словесность или литература XIX–XXI вв. При
всей правомерности этого утверждения, в разные эпохи мы видим
и разную степень внимания научной мысли к человеку как осознанной
проблеме, и разное понимание того, что такое есть человек, и каковы
его отношения с миром — в самом широком смысле этого слова.
Последние десятилетия отмечены интенсивностью развития на-
учной гуманитарной мысли в области изучения проблемы человека
[см.: Одиссей. Человек в истории, 1989; Человек и культура, 1990;
Человек в контексте культуры, 1995; Гуревич, 1999; Горский, 2001;
Черная, 2008]. Особо актуальным является вопрос о типе личности,
относящемся к тому или иному типу культуры. Причем, как личности
идеальной — заданной, искомой, выражающей идеал национального
культурного сознания, — так и личности, рождаемой эпохой, «своим»
временем. В конце 1980-х годов А. Я. Гуревич так сформулировал
главную, объединяющую разные гуманитарные науки цель: «прибли-
зиться к пониманию неповторимого облика, специфики данной куль-
туры, в контексте которой формируются различные типы личности»
[Гуревич, 1989, с. 7]. И здесь — в решении этой «сверхцели» — осо-
бое место принадлежит литературоведению.
Следует сказать, что русским литературоведением накоплен зна-
чительный опыт в области анализа образа человека — но в отноше-
нии к литературе Нового времени и преимущественно классического
3
ЧЕЛОВЕК СМИРЕННЫЙ В АГИОГРАФИИ ДРЕВНЕЙ РУСИ
ее периода. Сложилось целое направление, изучающее психологизм
писателей XIX–XX вв. как особого способа создания литературного
характера, разработанного русской классикой XIX в. Образ человека
рассматривается исследователями с учетом всех составляющих про-
изведения: мировоззрения автора; картины мира, создаваемой им
в произведении; ценностного пространства и автора и героя, и всей
системы поэтических средств. Намечена и типология героев русской
классики, и т. д. (см.: труды М. Бахтина, Л. Гинзбург, С. Бочарова,
Ю. Лотмана, А. Иезуитова и мн. др.).
Между тем, в книжности Древней Руси образ человека занимает
не меньшее, а, в определенном смысле, даже большее место. Ведь
в средневековой литературе «традиционалистского типа», как ее опре-
делил С. Аверинцев [Аверинцев, 1986, с. 106], относящейся в класси-
фикации А. В. Михайлова к «морально-риторической системе», образ
человека является одной из «скреп», связующих эту систему в еди-
ное целое: «Образ человека, толкование человека… всегда находится
в центре литературы, и человек есть то начало, благодаря которому
и ради которого запускается в ход весь механизм морально-ритори-
ческого словесного творчества <…>» [Михайлов, 2008, с. 38]. (Здесь
и далее в цитатах курсив мой, за исключением специально оговорен-
ных случаев. — Л. Д.).
Нужно признать, что в отношении древнерусской литературы мы
не можем говорить о наличии разработанной методологии, принци-
пов анализа образа человека. Конечно, это не означает, что образ че-
ловека в русской средневековой литературе не привлекал внимания
исследователей. Начало его изучению положил еще Ф. Буслаев в сво-
ей известной статье «Идеальные женские характеры Древней Руси»
[Буслаев, 1990, с. 262–293]. К характеристике образа человека, к его
изучению в идейно-ценностном плане, так или иначе, обращались
и обращаются практически все ученые, занимающиеся идейно-содер-
жательной сферой текста и особенностями его поэтики.
Агиография — особая область изображения человека с присущи-
ми ей законами, вне учета которых любое исследование придет к иска-
женным результатам. Изучение агиографии и образа святого проходит
свои этапы в соответствии с логикой развития медиевистики как на-
уки. Начало специальному исследованию агиографии было положено
4
ЧЕЛОВЕК СМИРЕННЫЙ В АГИОГРАФИИ ДРЕВНЕЙ РУСИ
во второй половине XIX — начале XX вв. Это исследование развива-
лось поступательно и в предреволюционные годы. Тогда появились на
свет труды П. Казанского [Казанский, 1854, 1855], Е. С. Голубинского
[Голубинский, 1903], А. П. Кадлубовского [Кадлубовский, 1902], Хр.
Лопарева [Лопарев, 1911], В. Яблонского [Яблонский, 1908], первые
исследования В. П. Адриановой-Перетц [Адрианова-Перетц, 1917]
и др. Достоянием медиевистики стали комментированные издания
Киево-Печерского патерика и текстов агиографии о Борисе и Гле-
бе Д. И. Абрамовича [Абрамович, 1916, 1911, 1931], княжеских жи-
тий, сопровождаемых историко-литературным исследованием Н. Се-
ребрянского [Серебрянский, 1915]. А в конце XIX в. началось издание
Великих Миней Четий митрополита Макария, собранных им в XVI в.
К великому сожалению, эта работа была прервана революцией.
Восстановление процесса изучения агиографии, как и всей древ-
нерусской литературы, мы наблюдаем в 1930–1940-е годы, в связи
с появлением серийного издания «Труды Отдела древнерусской ли-
тературы» (ТОДРЛ) и с выпуском в свет Истории русской литературы
в 10-ти томах. Теперь очевидно то искажение естественного процесса
развития научной мысли, которое связано было с жесткой идеологи-
зацией всех сфер жизни советского общества. И при этом главы о жи-
тиях, написанные М. О. Скрипилем, С. А. Бугославским, Д. И. Абра-
мовичем [см: История русской литературы в 10 т., т. 1], содержат
полезный материал в плане характеристики агиографического стиля
и образной его стороны.
В 1940–1950-е годы ТОДРЛ помещает ряд статей, в которых подни-
маются проблемы изучения художественности древнерусской литера-
туры и неизбежно затрагивается вопрос об изображении человека. Так,
И. П. Еремин исследует, как он пишет, «повествовательный материал»
в Киевской летописи с точки зрения «метода отражения действитель-
ности» [Еремин, 1949, с. 67] и обращается к принципам изображения
героя в летописи. Как верно заметила О. Н. Бахтина, «ученый видит
стремление летописца свести все многообразие действительности к не-
коему «абстрактному идеалу», каким являлся в советское время идеал
христианский», в чем она усматривает положительный момент, т. к. тем
самым «агиографический стиль уже наделялся идеальной природой»
[Бахтина, с. 48]. Это затем получило развитие и детализацию в систе-
5
ЧЕЛОВЕК СМИРЕННЫЙ В АГИОГРАФИИ ДРЕВНЕЙ РУСИ
ме стилей Д. С. Лихачева. Мы же еще отметим тоже важный момент
названного исследования И. П. Еремина: он прослеживает процесс по-
степенного формирования в летописи образа человека и приемов его
создания в связи с процессом появления повести из краткого погодного
известия и из некролога. И именно из некролога, по наблюдению уче-
ного, вырастает агиографическая повесть, в которой он выделяет черты
агиографического стиля и приемы изображения святого [см.: Еремин,
1949, с. 80–83]. Все эти приемы не раз проговариваются в других рабо-
тах советских исследователей как доказательство абстрактизации об-
раза святого. Спустя два десятилетия В. П. Адрианова-Перетц уже кон-
статирует те достижения советской медиевистики в изучении агиогра-
фии, которые усматривает в трудах В. В. Виноградова, И. П. Еремина,
Д. С. Лихачева. И здесь же проводит мысль о необходимости учитывать
религиозную составляющую текста при анализе жития: «представле-
ние наше о кругозоре древнерусского писателя (и читателя) останется
односторонним, если мы не будем учитывать и те идейно-художествен-
ные впечатления, какие он получал от жанров, облеченных в религиоз-
ную форму» [Адрианова-Перетц, 1964, с. 42].
Иначе говоря, обращение к образу человека в древнерусской агио-
графии и его содержательно-формальной характеристике мы находим
в трудах медиевистов разных поколений.
И все же системное исследование проблемы человека в древнерус-
ской литературе так и остается тем «заданием», которое сформули-
ровал еще в 1950-е годы Д. С. Лихачев. Создавая свою монографию
«Человек в литературе Древней Руси», он поставил задачу рассмо-
треть «художественное видение человека в древнерусской литературе
и художественные методы его изображения» [Лихачев, 1987б, с. 3].
Изданная в 1958 и с незначительными дополнениями переизданная
в 1970, 1983 годах, эта монография и по сей день остается единствен-
ным крупным исследованием проблемы человека в древнерусской
словесности. Более о фундаментальных, концептуальных литерату-
роведческих исследованиях в этой области говорить не приходится.
Но, заметим, что сам ученый во вступительной части говорит о своем
труде не как о завершающем исследовании проблемы человека, а как
о «попытке» [Лихачев, 1987б, с. 3] решения поставленной им перед
собой — и литературоведением — задачи.
6
ЧЕЛОВЕК СМИРЕННЫЙ В АГИОГРАФИИ ДРЕВНЕЙ РУСИ
Предваряя аналитический обзор этого труда, который представлен
ниже1, здесь отметим самое существенное.
Как известно, Д. С. Лихачев, вслед за В. Н. Перетцем, П. М. Саку-
линым и наряду с В. П. Адриановой-Перетц и др., обосновал и развил
ныне широко известную и вошедшую практически во все вузовские
учебники теорию литературных стилей эпохи2. В этой системе ли-
тературных стилей он и рассматривал образ человека, стремясь пред-
ставить «систему стиля в изображении человека» и дать не «историю
изображения человека», но «материалы для этой истории». Что это
за материалы? По словам ученого, это «некоторые общие вопросы,
связанные с изменением формы изображения человека» [Лихачев,
1987б, с. 5], которые он поднимает в своем исследовании. Главной
идеей книги, как мы это видим, является идея прогресса в изменении
способа изображения человека: от «монументального историзма» XI–
XIII вв. с его «идеализацией» образа — через «абстрагирующий пси-
хологизм» «экспрессивно-эмоционального стиля» XIV–XV вв. и за-
тем «идеализирующий биографизм» или «ложный монументализм»
XVI в. — к «реализму вымысла», секуляризации, развитию личност-
ного начала, авторства и появлению литературного характера (пусть
в зачаточном виде) в XVII в.
В этот же период к проблеме «внутреннего» человека обратилась
и В. П. Адрианова-Перетц. В своих статьях «К вопросу об изображе-
нии “внутреннего” человека в русской литературе XI–XIV вв.» [Адри-
анова-Перетц, 1958, с. 15–24] и «Человек в учительной литературе
древней Руси» [Адрианова-Перетц, 1972, с. 3–68] исследовательница
опирается на несколько иное представление о принципах изображе-
ния человека и содержании его образа в древнерусской литературе,
потому интересно их сопоставление с книгой Д. С. Лихачева, что мы
и предлагаем в первом разделе первой главы, посвященном истории
изучения проблемы человека в средневековой книжности.
1 См.: Первый раздел первой главы данного издания.
2 Как заметил А. Н. Ужанков, «теория литературных стилей эпохи не воспри-
нималась всеми литературоведами безоговорочно, и ряд ученых подвергли
некоторые ее положения критике (В. В. Кусков, В. А. Грихин). Тем не менее,
предпринималась попытка сделать и ее базисом для построения теоретиче-
ской истории русской литературы» [Ужанков, 2007, с. 7].
7
ЧЕЛОВЕК СМИРЕННЫЙ В АГИОГРАФИИ ДРЕВНЕЙ РУСИ
Последние два десятилетия отмечены новыми именами ученых,
новыми тенденциями и направлениями в изучении древнерусской
книжности и усиливающимся интересом к смысловой стороне про-
изведений. Появились монографии, статьи, посвященные фундамен-
тальным проблемам изучения древней литературы и самой методоло-
гии научного исследования средневековой литературы. Активно вклю-
чается в сферу исследования литература догматического, богослу-
жебного, вероучительного характера, как в качестве объекта научного
рассмотрения, так и в качестве методологического инструментария.
В области изучения образа человека наметились важные тенденции.
Правда, пока по проблеме человека в древнерусской культуре изданы
труды монографического характера лишь философского и культуро-
логического направлений. Но в этих работах есть разделы, посвящен-
ные древнерусской книжности. Монография Л. А. Черной [Черная,
2008] обращена к антропологии древнерусского книжника и рассма-
тривает в этом аспекте основные произведения древнерусской лите-
ратуры разных периодов ее развития. В исследовании Т. В. Чумаковой
[Чумакова, 2001] доминирует аспект религиозной антропологии при
изучении культуры Древней Руси, в том числе и книжности.
Исследователи древнерусской словесности сегодня все чаще обра-
щаются к феномену средневекового христианского сознания, изучают
тип мышления писателя, особенности его мировосприятия и рожда-
емый древнерусской литературой образ человека (см.: В. Н. Топо-
ров, А. Н. Ужанков, А. М. Ранчин, О. В. Бахтина, Е. Л. Конявская,
О. В. Гладкова, С. А. Семячко и мн. др.)3. Но относительно ясную ти-
пологию образа человека на основе имеющихся работ пока вычленить
трудно, что и понятно — для этого нужны результаты анализа образа
человека на материале практически всех жанров древней книжности4.
До сего дня общеупотребимой остается градация героев, сложившая-
3 Работы названных ученых представлены в списке литературы.
4 Нужно помнить о предупреждении Д. С. Лихачева, призывавшего исследо-
вателей к максимально полному изучению текстов для возможности каких-
либо обобщений и создания классификаций в области изучения поэтики:
«Дифференциация, классификация и детализация собранного материала на
первых порах исследования того или иного вопроса важнее, чем его генера-
лизация» [Лихачев, 1964, с. 6].
8
ЧЕЛОВЕК СМИРЕННЫЙ В АГИОГРАФИИ ДРЕВНЕЙ РУСИ
ся в 1950-е годы, по принципу социально-сословной принадлежности
(князья, бояре, представители церкви разных санов, горожане, народ-
ные образы, женские образы разных сословий, святые, которых вы-
деляют все же в особую группу, и т. д.); по функциональной направ-
ленности (правители, защитники, враги, хранительницы семьи и пр.);
по нравственной доминанте, которая поляризует героев по одному
признаку — добро/зло (герой либо воплощение добра, идеал, либо
зла — антиидеал). Все это, конечно, как-то помогает типологизиро-
вать героев, но только по внешнему признаку, и либо не затрагивает
смысловой стороны образа человека, либо — что хуже — деформиру-
ет его понимание, ограничивая смысл образа этой самой социальной
принадлежностью. Тут, видимо, кроется и причина отсутствия разра-
боток в области типологии героев литературы средневековья, которая
базировалась бы на иных основаниях — ценностно-духовного содер-
жания образа: герой древнерусской литературы устойчиво считается
лишенным этого качества — личной неповторимости — в силу его
абстрактизации, церемониальности и этикетности5. Следователь-
но, каждый герой уже обладает заданными чертами, прикреплен
к определенному типу, как нравственному — добро/зло, так и соци-
альному — князь/народ/монах, и проч.
Но заметим оставшуюся без развития идею иного принципа клас-
сификации житий, которую предложил М. О. Скрипиль в 10-томном
издании истории русской литературы на материале переводной литера-
туры. М. О. Скрипиль подразделяет переводные жития на три группы:
«Первая группа ставила и пыталась разрешить вопросы христиан-
ской морали, самосовершенствования. Таковы жития Нифонта, Анто-
ния Великого и Алексея человека Божия. <…> Вторая группа житий
говорила о лицах, замечательных своей деятельностью по насажде-
нию монашества и борьбе с ересями. В них изображался идеал мо-
наха, послушного чернеца, энергичного строителя монастырей, стой-
кого противника ересей. Таковы жития Саввы Освященного и Федора
Студита <…> Третья группа — жития эсхатологического характера»,
которые представлены, как пишет В. О. Скрипиль, Житиями Василия
Нового и Андрея Юродивого (курсив автора. — Л. Д.). [Скрипиль, 1941,
5 Понятия, введенные в литературоведение Д. С. Лихачевым.
9
ЧЕЛОВЕК СМИРЕННЫЙ В АГИОГРАФИИ ДРЕВНЕЙ РУСИ
с. 92–97]. Как мы видим, в этой классификации косвенно указывает-
ся на поведенческий тип святого, связанный с типом подвига. В более
поздних исследованиях, появившихся после указанной книги Д. С. Ли-
хачева, каких-либо иных классификаций образов героев по отноше-
нию к той, которая предложена ученым, мы не обнаруживаем.
Если же проводить аналогию с типологией героев литературы
Нового времени, которая основывается на принципе определения
духовно-нравственной, поведенческой доминанты литературного ха-
рактера с выявлением ценностно-мотивационной сферы его образа,
то и в древнерусской словесности в отношении к образу человека6,
по нашему убеждению, все же нужно точно так же идти в сферу цен-
ностно-смыслового его содержания, отыскивая в нем особенности
неповторимой личности, только говоря при этом не об индивидуаль-
ной, а о личностной его доминанте. Это связано с антропологически-
ми представлениями древнерусского книжника-христианина, церков-
ным характером древнерусской книжности как таковой. Центральны-
ми личностными категориями, в соответствии с главным положением
православной антропологии о человеке как образе и подобии Бога,
тогда становятся категории образа и подобия. Суть антропологиче-
ских воззрений древнерусского агиографа заключается в библейской
идее сотворенности человека по образу и подобию Бога, затем гре-
хопадении, в результате которого произошла трансформация, искаже-
ние человеческой природы, утрата человеком полноты богоподобия,
обезображенность (гибель души), и призванности человека к совер-
шенству через преображение путем покаяния для восстановления
в полноте образа Божия (спасение души)7. В древнерусской книжно-
6 …который, безусловно, не может являться характером, как и героем, в со-
временном литературоведческом значении этих терминов в силу специфики
средневековой книжности
7 Мы не останавливаемся более подробно на антропологии древнерусского
книжника, которая изложена достаточно подробно в православной святооте-
ческой и религиозно-философской литературе, к которой и отсылаем читателя
(см.: Василий Великий, 1911; Григорий Богослов, 1994а, с. 31–35; Его же, 1994б,
с. 41–44; Григорий Нисский, 1995; Игнатий (Брянчанинов), 1989; Зеньковский,
1997, с. 431–466; Его же, 2003, № 12, с. 147–161; Вышеславцев, 1997, с. 401–
416; Хоружий, 1997, с. 41–71; Чумакова, 1997; Мочалов, 2001, с. 210–219).
10