Эротическая утопия [Новое религиозное сознание и fin de siècle в России]

302 Pages·2020·4.175 MB·Russian

by  Ольга Борисовна Матич

Ольга Борисовна Матич
Эротическая утопия [Новое религиозное сознание и fin de
siècle в России]

Эротическая утопия: новое религиозное сознание и fin de
siècle в России
Вступление

В 1920 г. в «Переписке из двух углов» Вячеслав Иванов пишет Михаилу Гершензону:
«Будем, подобно Ницше, настороженно следить за собой, нет ли в нас ядов упадка, заразы
“декадентства”». За этим следует определение декадентства как «чувств[а] тончайшей
органической связи с монументальным преданием былой высокой культуры вместе с
1
тягостно – горделивым сознанием, что мы последние в ее ряду» . Хотя историческим фоном
к этому высказыванию Иванова служили революция и военный коммунизм, оно довольно
точно передает то чувство, которое было так характерно для русских символистов, живших,
как и их европейские коллеги последних десятилетий XIX века, с острым ощущением конца.
В России это ощущение сопровождалось утопическими надеждами, которые здесь достигли
размаха, неведомого Европе. Утопическая направленность проявлялась по – разному в
политических, социальных и апокалиптических аспектах и, возможно, оказалась связующим
звеном между занятыми преобразованием российской действительности кругами
интеллигенции, которые в остальном имели между собой мало общего. Среди них были как
мыслители – визионеры и ожидавшие апокалиптического преображения писатели
мессианского толка, так и представители революционных течений, обернувшихся событиями
1905 и 1917 гг.
В данной монографии исследуется явление, известное как «русский духовный
ренессанс», в рамках которого горстка апокалиптических визионеров вознамерилась
2
преобразить жизнь . Будучи истинными детьми fin de siècle – эпохи, захватившей в России
и часть XX века, – они пропускали свои декадентские тревоги и утопические надежды сквозь
призму апокалиптического видения, вдохновляясь различными мистическими и
религиозными учениями, прежде всего книгой Откровения Иоанна Богослова
(Апокалипсисом). В контексте одновременно религиозного идеализма и декадентского этоса
они исповедовали мироощущение, которое я предлагаю называть «декадентским
утопизмом». Данный термин предполагает причинно – следственные связи между их
предчувствием конца и утопическими мечтаниями. Это мироощущение, воплотившееся в
новаторских художественных и жизненных практиках, было обусловлено их попытками
преодолеть эпохальный кризис, столь точно описанный в знаменитой сентенции Вяч.
Иванова, с которой мы начали введение, где современники поэта названы «последними в
ряду».
Герои этого исследования существовали в пространстве этоса, подчеркивавшего
физический упадок, и искали экономику желания, которая преодолела бы явление, в
европейской медицине получившее название «дегенерация» (вырождение). Прежде всего
они стремились обессмертить тело любви, преодолев смерть: в поколении fin de siècle в
России смертью были одержимы не только декаденты, но и представители утопических
3
течений . Наиболее радикальные из них, озабоченные вопросами пола и смысла любви,
верили, что могут победить смерть, если станут сопротивляться природному императиву
прокреативности и отвергнут традиционные взгляды на пол. Как я покажу, декаденты –

1
Иванов В. И. П ереписка из двух углов: Вячеслав Иванов и Михаил Гершензон // Собрание сочинений
Вячеслава Иванова. Brussels: Foyer Oriental Chrétien, 1979. T. 3. С. 396.

2
Термин «русский духовный ренессанс» приписывается Н. Бердяеву, который ввел его спустя годы после
самого явления для описания духовных и религиозных исканий в России в начале двадцатого столетия.
(Бердяев H. A. Русский духовный ренессанс начала XX в. и журнал «Путь» [К десятилетию «Пути»] // Путь.
№ 49. 1935. С. 3–22.

3
Термин «тело любви» заимствован мною из работы Нормана О. Брауна «Тело любви» (Brown N. O. L ove’s
Body. New York: Random House, 1966).
утописты, отвергая бремя деторождения, поставили себе цель преодолеть смертную природу
человека посредством парадоксальной эротической экономики.
Такой утопический проект был связан с духом времени: в России из‑за
социополитического отставания fin de siècle начался позже, чем в Европе, и продолжался
дольше, захлестнув начало XX века. Этот характерный для России временной сдвиг породил
в культуре ощущение запоздалости, которое в европейском fin de siècle связывалось с
декадентством. В России запоздалость повлекла за собой неожиданные последствия.
Например, согласно Виктору Шкловскому, позднее развитие русского романа породило
жанр, который не стал подражанием устоявшейся литературной традиции, а пародировал
западноевропейскую художественную прозу, таким образом положив начало обновлению
4
жанра романа . Я полагаю, что одним из последствий запоздалого fin de siècle в России
стало слияние декадентского и утопического сознания. Вместо линейной траектории
истории, заканчивавшейся декадансом, утопия предлагала внеисторическую парадигму,
которая ведет к обновлению жизни.
В основе русской «эротической утопии» – термин принадлежит Сергею Зеньковскому,
5
который приписывает его Евгению Трубецкому , – лежало убеждение в том, что только
любовь может преодолеть смерть и сделать тело бессмертным. Эротическая утопия
представляет собой альтернативный взгляд на проблематичные взаимоотношения Эроса и
Танатоса по отношению к более известной концепции инстинкта смерти у Фрейда. Но
русские адепты этой утопии покушались не только на законы природы; отказываясь считать
биологию судьбой, они коренным образом пересматривали индивидуальный опыт
эротической любви. Целью программы эротической революции в их понимании было
преодоление кризиса сексуальности в Европе, создание новых форм любви и
6
соответствующих жизненных практик, которые преобразили бы семью и даже самое тело .
Самой противоречивой «реальной» дилеммой, которую поставила эта утопия, была вера в то,
что преображение жизни может быть достигнуто только посредством преобразования
желания, запрещающего совокупление.
Изучение жизненных практик декадентов – утопистов выявляет существенное различие
между русскими и западными представлениями о сексуальности. Если Фрейд и большинство

4
Шкловский В. Б. О русском романе и повести // Повести о прозе: Размышления и разборы. М.:
Художественная литература, 1966. Т. 2. С. 3–5.

5
Зеньковский В. В., прот. История русской философии. Париж: YMCA- Press, 1950. Т. 2. С. 56.

6
Некоторые из заметных исследований по русской культуре рубежа XX века и изображению тела и
сексуальности: Rosenthal В.G. Dmitri Sergeevich Merezhkovsky and the Silver Age. The Hague: Martinus Nijhoff,
1975; Pyman A. The Life of Alexander Blok. 2 vols. New York: Oxford University Press, 1978–1980; Rosenthal
B. G. N ietzsche in Russia. Princeton, N. J.: Princeton University Press, 1986; Maller P. U. P ostlude to the Kreutzer
Sonata: Tolstoj and the Debate on Sexual Morality in Russian Literature in the 1890s, trans. J. Kendal. New York: E. J.
Brill, 1988; Engelstein L. The Keys to Happiness: Sex and the Search for Modernity in Fin de siècle Russia. Ithaca, N.
Y.: Cornell University Press, 1992; Masing‑Delic I. Abolishing Death: A Salvation Myth of Russian
Twentieth‑Century Literature. Stanford, Calif.: Stanford University Press, 1992; Papemo I, Grossman J. D., eds.
Creating Life: The Aesthetic Utopia of Russian Modernism. Stanford, Calif.: Stanford University Press, 1994; Pyman
A. A History of Russian Symbolism. New York: Cambridge University Press, 1994; Смирнов И. П. П
сиходиахронологика: психоистория русской литературы от романтизма до наших дней. М.: Новое литературное
обозрение, 1994; Kornblatt J. D., and Gustafson R., eds. Russian Religious Thought. Madison: University of
Wisconsin Press, 1996; Эткинд A. M. Содом и психея: очерки интеллектуальной истории Серебряного века. М.:
ИЦ – Гарант, 1996; Etkind A. Eros of the Impossible: The History of Psychoanalysis in Russia, trans. N. and M.
Rubins. Boulder: Westview Press, 1997 (Эткинд A. M. Эрос невозможного. История психоанализа в России.
СПб: Медуза, 1993); Naiman Е. Sex in Public: The Incarnation of Early Soviet Ideology. Princeton, N. J.: Princeton
University Press, 1997); Богомолов H. A. Русская литература началавека и оккультизм: исследования и
материалы. М.: Новое литературное обозрение, 1999; Malmstad J. E., Bogomolov N. Mikhail Kuzmin: A Life in
Art (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1999) и Лавров А. В. Э тюды о Блоке. СПб: Иван Лимбах, 2000.
тогдашних европейских психоаналитиков относили сексуальное влечение к
индивидуальному бессознательному, то авторы русской утопии предложили теорию
эротической любви, выходящую за рамки индивидуального и сосредоточивающуюся на
коллективном за пределами семьи. В какой‑то мере различные подходы к личности и семье в
эпоху fin de siècle можно объяснить фактическим отсутствием в русской культуре
буржуазного индивидуализма. Это никоим образом не отменяет исследования внутреннего
мира в русском романе, однако предполагает другое понимание личности, изучение которой
в данном случае не определяется буржуазным индивидуализмом, а во многих случаях – и
биологической семьей.
Однако основное отличие русской эротической утопии от теории Фрейда заключается в
том, что она опирается не на индивидуальную психологию, а на глубоко религиозное и
утопическое видение жизни. Отвергая позитивистскую традицию XIX века, декаденты –
утописты возвысили эрос до метафизической сферы. Большее значение религии в России по
сравнению с Западом и установка на религиозное возрождение в определенных кругах
культурных элит рубежа веков объясняют как их обращение к метафизике, так и
пренебрежение психологией. То же касается их отказа от прогресса в пользу утопического
идеализма, позволявшего им уйти от национальной истории, от проблем социально –
экономической и политической отсталости. Русские визионеры, мыслители и поэты
помещали эротическую утопию в контекст историософии fin de siècle, целью которой было
положить конец истории. Их теории сексуальности сплетались с противоречивыми
взглядами интеллигенции на русскую идентичность и место России в истории. И хотя
большевистская революция прочно стояла на социальной философии истории, в ее подтексте
также заметны утопическое мышление и озабоченность исторической ролью России.
Краеугольным камнем «Эротической утопии» является специфически русский вызов
индивидуализму, продолжению рода и генеалогии. Лев Толстой (1828–1910), самый
известный автор семейных романов в русской литературе, первым выступил против секса и
семьи и в конце концов пришел к тому, что выставлял секс (даже с целью деторождения)
аморальным и противоестественным. В традиционном изложении истории русской
литературы поздний Толстой рассматривается отдельно от тех писателей, которых я назвала
декадентами – утопистами, но, как я покажу в первой главе, он оказался переходной фигурой
от реализма к раннему русскому модернизму, сформированному Владимиром Соловьевым и
его последователями- символистами. Ведь именно Позднышев, герой противоречивой
повести Толстого «Крейцерова соната» (1889), заявляет, что в идеальном мире роду
человеческому придет конец.
В основе антипрокреативного вызова обществу была религиозная философия
Владимира Соловьева (1853–1900). Его эксцентричные взгляды на любовь заложили основу
для деятельности нескольких ключевых для модернизма фигур. Это супруги – символисты
Зинаида Гиппиус (1869–1945) и Дмитрий Мережковский (1865–1941), чьи теории и
экспериментальные жизненные практики представляли собой одну из самых обширных
антипрокреативных утопических программ эпохи. Это поэт – символист Александр Блок
(1880–1921) – его поэзии сопутствовал мистический культ вокруг его по сути девственного
брака с Любовью Дмитриевной Менделеевой. Это философ, критик и журналист Василий
Розанов (1856–1919) – его статьи о сексе, религии и национальности, как и его новаторская
проза, знакомили современников с новой, шокирующей формой патриархального сознания,
тронутого декадентством.
Самая поразительная особенность писателей и философов, которым посвящена данная
работа, – это их попытки реализовать свои идеи на практике. Многие из них, в основном
символисты, несли свои апокалиптические мечтания в жизнь и, не ограничиваясь печатной
страницей, вписывали их в собственную биографию. Они стремились к слиянию
писательских и жизненных практик, получившему название «жизнетворчество». Русские
символисты не только творили произведения искусства, но и принимали участие в
7
грандиозном проекте создания утопического Gesamtkunstwerk своих жизней . Поэт
следующего поколения Владислав Ходасевич, говоря о символизме спустя десять лет после
революции 1917 г., определяет жизнетворчество как основополагающую его черту:
«Символизм не хотел быть только художественной школой, литературным течением. Все
время он порывался стать жизненно – творческим методом, и в том была его глубочайшая,
быть может, невоплотимая правда, но в постоянном стремлении к этой правде протекла, в
сущности, вся его история. Это был ряд попыток, порой истинно героических, найти сплав
8
жизни и творчества, своего рода философский камень искусства» .
Поскольку практика жизнетворчества является стержнем утопического проекта,
рассматриваемого в данном исследовании, биографии писателей для меня неотделимы от их
творчества; и действительно, жизнь Соловьева, Блока и Гиппиус стала составной частью их
литературной деятельности. Во второй главе успехи и провалы мистических воззрений
Соловьева с их сплавом эроса и метафизики я рассматриваю в качестве конструирования
публичной фигуры девственника. В третьей главе я обращаюсь к истории супружества
Александра Блока и Любови Дмитриевны Менделеевой – этот брак считался в кругу поэта
«всемирно – исторической задачей», поскольку в нем должно было реализоваться
утопическое преображение жизни. Глава четвертая посвящена видению Блоком истории как
палимпсеста, неразрывно связанному с неудачей его всемирно- исторического брака. В
главах пятой и шестой я обращаюсь к биографии Гиппиус до эмиграции. Опираясь на ее
дневники и частные письма, я рассматриваю предлагаемые ею альтернативы
патриархальным институтам – гетеросексуальному сексу, моногамному браку и
прокреативной семье, – которые она активно пыталась ввести в практику в своем кругу.
Создавая на основе соловьевской концепции воздержания экспериментальные интимные
группировки, Гиппиус стремилась осуществить преображение здесь и сейчас.

Эротическое воздержание

Эротическое воздержание, рассматриваемое как необходимое условие для уничтожения
смерти и достижения бессмертия тела, представляет собой оксюморонную сексуальную
9
практику . Оно не только отвергает естественный закон продолжения рода и прославляет
неутоленное эротическое желание, но и отражает радикальное представление о том, что
отказ от секса является действующей силой. В духе общего климата сексуальной свободы
рубежа веков герои моей книги признавали главенство полового влечения в жизни и
возводили его в сферу божественного. Однако большинство из них считали
гетеросексуальный союз с его ориентацией на деторождение исторически регрессивным,
полагая, что он отдаляет чаемый конец истории. Проповедуя «воздержание от родового
акта», Соловьев сходится с поздним Толстым; однако, в отличие от Толстого, опиравшегося
на нравственные традиции христианского аскетизма, философ и его последователи –
символисты провозглашали эротическое влечение неотъемлемой частью преображающего
воздержания.
Этот парадоксальный подход скорее всего мыслился Соловьевым как метафора, но
попробуем прочитать ее буквально. Она становится более понятной, если представить
эротическое воздержание как процесс, состоящий из двух этапов (хотя его адепты,
мыслящие философски, никогда и не представляли его таким образом). На первом этапе, в

7
Подробный анализ жизнетворчества см. в: Рарегпо Grossman J. D. C reating Life.

8
Ходасевич В. Ф. К онец Ренаты // Собрание сочинений в 4–х тт. М.: Согласие, 1997. Т. 4. С. 7.

9
Я заимствовала фразу «уничтожение смерти» из заглавия книги Irene Masing‑Delic «Abolishing Death: A
Salvation Myth of Russian Twentieth- Century Literature».
историческом времени, практикующие эротическое воздержание накапливают энергию
либидо в своем смертном теле. На втором этапе, знаменующем переход в постисторическое
время, аккумулированная эротическая энергия расходуется коллективно – в грандиозном
оргазме, так сказать, мощный энергетический выброс этой энергии и сделает тело
бессмертным. Описывая эротическое воздержание в привычных психологических терминах,
мы могли бы сказать, что сексуальное влечение сублимируется до момента коллективного
соития, однако не полностью, т. к. практика воздержания у Соловьева связана с эротическим
влечением. Иными словами, практикующие воздержание должны были испытывать
эротическое возбуждение – ведь, по словам философа, эротическая любовь была
единственным знаком божественного в этом мире, – но не доводить его до совокупления.
Хотя апологеты этой экономики желания и говорили о божественной природе
эротической любви, воздержание, «по Соловьеву», представляло собой репрессивную
практику, в особенности для партнеров с гетеросексуальным влечением, – не говоря уж о
том, что чередование воздержания и состояния повышенного сексуального возбуждения (без
совокупления) в сущности невыносимо и может существовать только в контексте
умозрительной (или декадентской) сексуальности. Эротическая программа, основанная на
отсрочивании соития до реализации утопии, представляется – если помыслить ее буквально
– не просто несостоятельной, а просто безумной. Поразительно, что эта практика считалась
освобождением «от родового акта». В действительности вместо того, чтобы освободить тело
от патриархальных запретов и пропагандировать эротическую любовь, декадентский
утопический проект требовал аскетизма, который сам же и осуждал. Он требовал от тела,
чтобы оно само осуществляло репрессии над собой, само исполняло полицейские функции.
Если вспомнить общую картину гендерных экспериментов того времени, предписание
эротического воздержания на том основании, что соитие поставило бы под угрозу проект
бессмертия рождением в мир нового ребенка, может интерпретироваться как предпочтение
однополой любви. Гомосексуальность ниспровергала естественный закон продолжения рода
и подрывала патриархальный уклад. Проводя границу между той эротической практикой,
которая питает природный цикл, и той, что обладает потенциалом для преображения
смертного тела, Соловьев и его последователи не налагали на эротическую любовь
гендерных ограничений. Соловьев, по – видимому, полагал, что гомосексуальность есть
онтологическое состояние, а не извращение. Иногда подобные мнения проявлялись и во
взглядах других русских модернистов рубежа веков, а наиболее полное выражение
онтологический смысл однополой любви получил у Розанова, главного апологета
деторождения в России в эпоху fin de siècle. Мишель Фуко впоследствии объяснял, что эта
двойственность явилась следствием целой серии дискурсов, разработанных в европейском
fin de siècle с целью внедрения более жесткого «социального контроля в этой области
“первертированности”, которое, по его мнению, способствовало также и конституированию
10
некоего “обратного” дискурса: гомосексуальность стала говорить о себе, отстаивать свою
законность и свою “естественность”, и часто в тех же терминах, в тех же категориях,
11
посредством которых она была дисквалифицирована медициной» .
Появление одновременно репрессивной и легитимизирующей программы однополой
любви выразилось в России в двусмысленном подходе к сфере пола. Самым ярким примером
этого была теория универсальной бисексуальности, предложенная Соловьевым и
некоторыми его последователями. Ее основной метафорой была фигура андрогина – образ
полноты, заимствованный Соловьевым для идеального пола будущего из античного мифа.
Однако в дискурсе европейского fin de siècle андрогин был эвфемистическим замещением

10
В цитируемом мною русском переводе здесь используется термин «возвращенный».

11
Фуко М. История сексуальности. Т. 1 // Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности.
Работы разных лет. Пер. с франц. – М.: Касталь, 1996. С. 202.
гомосексуалиста. Этa двойственность придавала будущему муже – женскому полу Соловьева
ауру гендерной двусмысленности, распространявшуюся и на другие интерпретации
сексуальности андрогина. Считалось, что андрогин воплощает в себе квинтэссенцию
артистизма эпохи и как таковой способен испытывать сугубо умозрительное влечение –
подобно идеальному человеку Соловьева, он испытывает эротическое желание, но не
вступает в сексуальные отношения. Как все утопические планы преображения,
апокалиптическое видение Соловьева было суггестивным, а не конкретным; оно
ограничивалось словом и символическим дискурсом.

История

Поскольку целью «эротической утопии» было положить конец времени и истории,
попытаемся понять, как мыслили историю ее адепты. Декаденты – утописты не создали
собственной абстрактной историософии, а надстроили утопическую телеологию над
органической моделью истории, основывавшейся на идее, что каждая культура проходит
через стадии роста, стагнации и смерти. Подобная парадигма имеет смысл, если
рассматривать историю как часть природы, которую декаденты – угописты стремились
преодолеть. Их видение истории, отвергавшее прогрессистскую модель, напоминает ту
эсхатологию, которая в России фактически была сформулирована еще до «Заката Европы»
Отго Шпенглера (1918–1922). Константин Леонтьев, видный консервативный мыслитель и
писатель конца века, идеи которого практически неизвестны за пределами России, в 1875 г.
предложил органическую историческую парадигму, состоящую из трех стадий:
«примитивной простоты», «бурного роста и сложности» и «вторичного опрощения», т. е.
12
разложения и гниения . Леонтьев – в университете он изучал естественные науки и по
образованию был врачом – отвергал прогресс и считал себя патологоанатомом современного
общества. Он применял к обществу законы биологических организмов, объединив таким
образом историю и природу.
Первые русские модернисты, живя в эпоху исторического упадка, проецировали на
него тот апокалиптический разрыв, который должен привести к концу циклическую
историю, воепроизводящую органический цикл в природе. Они мыслили конец в категориях
знакомых эсхатологических культурных парадигм, в том числе в образах пришествия Христа
в «Апокалипсисе» и изначального андрогина (позаимствованного ими из платоновского
«Пира» – важного текста для раннего русского модернизма). Некоторые из них, несмотря на
демонстративное отречение от позитивизма XIX века, основывали свои видения конца и на
идеях, почерпнутых из позитивистской науки, прежде всего теории вырождения. Таким
образом, декаденты- утописты, мыслившие апокалиптическими категориями, в
действительности существовали в контексте научных представлений о мире того времени.
В начале XXI века некоторые западные мыслители также рассуждают о конце истории
и строят теории, напоминающие русскую мечту рубежа XX века о преображении тела в этом
мире. Потенциальные возможности тела – продукта генной инженерии – одновременно
вдохновляют наши концепции будущего и представляют для него угрозу. И хотя
«преображенное тело» русских утопистов было порождено их фантастическими теориями,
оно воспринималось так же, как сегодня биогенетические симулякры. Например, если
спроецировать интерпретацию мессианского времени Славоя Жижека, которое он связывает
с биогенетической симуляцией и всеобщим кризисом идеологии, на 1890–е и 1900–е гг. в
России, мы найдем определенные черты сходства между его видением конца истории и
мессианским видением декадентов – утопистов. Размышляя о конце истории в наше время,
Жижек пишет, что мессианское время «означает вторжение субъективности, несводимой к

12
См.: Леонтьев К. Н. В изантизм и славянство // Избранное. М.: Ра- рог, Московский рабочий, 1993. С.
19–118.
“объективному” историческому процессу, то есть ход вещей может принять мессианский
13
поворот, время может стать “плотным”, в любой момент» . Именно субъективная
потенция времени – становиться «плотным» (вызванная субъективным опытом его сжатия) и
достигать состояния вневременности – вдохновляла мессианские чаяния
декадентов- утопистов. Подобные отношения между временем и вневременным
преображающим моментом легли в основу их видения истории, не говоря уж о том, что их
стремление положить конец истории было мотивировано их глубоко противоречивым
отношением к истории. Живя в отсталой стране, история которой в глазах прозападной
интеллигенции была всего лишь «листом белой бумаги», поскольку у России не было
истории в прогрессистском смысле, декаденты – утописты стремились преодолеть ее любой
14
ценой . Вместо новых социально – экономических идей они стремились высказать новое
пророческое слово о победе над смертью, а тем самым и над историей, и таким образом
преодолеть отсталость русского исторического развития.

Декадентство / Вырождение

В данной работе я уделяю особое внимание вопросу возможных источников
одержимости эпохи физическим и нравственным упадком. Ответы на него лежат на
пересечении литературы и медицины в европейских культурах второй половины XIX века.
Бодлеровские «Цветы зла» (1857), которые обычно считаются провозвестником
декаданса в литературе, вышли в тот же год, что и «Трактат о физическом, интеллектуальном
и нравственном вырождении рода человеческого» («Traité des dégénérescences physiques,
intellectuelles et morales de l’espèce humaine») Огюста – Бенедикта Мореля – работа, которая
впервые ввела во французскую медицину термин «вырождение» (дегенерация). Эти два
текста, опубликованные в то время, когда европейские культуры активно поддерживали
прогресс и дарвинистскую теорию эволюции, отличались пессимистическим взглядом на
развитие человека. Они обнажили оборотную сторону прогресса, которую Морель назвал
вырождением, прилагая симптомы этого заболевания к отдельным личностям и целым
народам. Сегодня можно сказать, что совпадение по времени выхода сборника стихов
Бодлера и научного трактата Мореля свидетельствует о возникновении во второй половине
XIX века важного культурного дискурса, в котором переплетались декаданс в искусстве и,
как теперь принято говорить, псевдонаучная теория вырождения.
«Ессе Ноте» Ницше (книга, написанная в 1888 г. и опубликованная в 1908 г.), где
философ называет себя «декадентом», начинается с биографического раздела,
напоминающего психо – медицинскую историю его утонченной, болезненной натуры и
физических заболеваний. В «Казусе Вагнер» (1888) вырождение и декадентство
рассматриваются как образцы единого дискурса: «Превращение искусства в нечто
актерское, – пишет Ницше, – так же определенно выражает физиологическое вырождение
(точнее, известную форму истерии), как и всякая отдельная испорченность и увечность
15
провозглашенного Вагнером искусства» . Это замечание предваряется утверждением, что
Вагнер – декадент, «современный художник par excellence», в котором воплотилась болезнь
современности. Он называет Вагнера «неврозом» и добавляет: «Ничто, быть может, не
известно нынче так хорошо, ничто, во всяком случае, не изучено так хорошо, как

13
Zizek S. The Puppet and the Dwarf: The Perverse Core of Christianity. Cambridge, Mass.; MIT Press, 2003. P.
134.

14
Образ России как «листа белой бумаги» восходит к П. Я. Чаадаеву.

15
Ницше Ф. Казус Вагнер //Ницше Ф. Казус Вагнер. Сумерки богов. Антихрист. Ессе Homo. М.: Олма –
Пресс, 2001. С. 63.
16
протеевский характер вырождения, переряжающийся здесь в искусство и в художника» .
Вслед за Ницше я рассматриваю декадентство и вырождение как часть единого
дискурса. Один из основных моих тезисов заключается в том, что ранний модернизм возник
на пересечении новых эстетических устремлений и медицинских исследований об упадке
психического и физического здоровья. Это справедливо прежде всего в отношении
литературы о сексе, гендере и семье. Я трактую полемику о браке и деторождении в России
1890–х – начала 1900–х гг. как реакцию на кризис наследственности в рамках вырождения и
на страх перед половыми извращениями. Как пишет Фуко в «Истории сексуальности»,
теория «дегенерации» «объясняла, каким образом наследственность, чреватая различными
заболеваниями – <…> органическими, функциональными или психическими, – производит в
17
конечном счете сексуального извращенца» . Психопатология (наука, занимавшаяся
дегенерацией) считала сексуальные извращения одновременно причиной вырождения и его
следствием.
Психопатология и ее неврологические объяснительные модели разработали сложные
схемы наследственной дегенерации как расстройства центральной нервной системы. Хотя
авторы соответствующих классификаций описывали симптомы вырождения с явным
риторическим увлечением – как если бы сами были декадентствующими эстетами, – они
предлагали способы если не излечения, то, по крайней мере, сдерживания их.
Таким образом, декадентские чаяния конца природы и истории состояли не только в
желании запечатлеть конец в прекрасных произведениях искусства – и создать «духовных
детей», как их называет Сократ в «Пире», – но и в страхе дурной наследственности и
вырождения рода. Утверждалось, что болезнь вырождения, симптомами которой были
неврастения, истерия, атавизм, наследственный сифилис, фетишизм и гомосексуализм,
поражала тело не только отдельного человека, но и целого народа. Из писателей,
рассматриваемых мною в этой книге, наиболее остро переживал кризис наследственности
Александр Блок. В контексте эпидемии вырождения его стремление к браку, который
мыслился как целомудренный союз, возвещавший апокалиптическое преображение, видится
в иной перспективе: подобный тип брака становился для него способом избежать дурной
наследственности. Одно из отражений этого страха наследственной заразы в его поэзии –
образы декадентского вампиризма, который передает зараженную кровь от тела к телу.
Вампир оказывается символом того, что Блок считал своим обреченным на вырождение
родом. Поэт – декадент Блок, страдающий венерическим заболеванием, изображает себя
вампиром, распространяющим вырождение. Образ крови и его связь со здоровьем семьи и
расы занимает важное место в данном исследовании.
Все мои герои так или иначе упоминают ведущих европейских психопатологов второй
половины XIX столетия. Толстой заставил князя Нехлюдова в «Воскресении» (1899) читать
соответствующие работы Жана Мартена Шарко, Чезаре Ломброзо и Генри Модели.
Соловьев посвятил целый раздел «Смысла любви» (1892–1894), программного для того
времени трактата об эротической любви, статье Альфреда Бине о фетишизме (1887) и
«Psychopathia Sexualis» Рихарда фон Крафт – Эбинга (1886) – одному из самых авторитетных
текстов по психиатрии до Фрейда. (Даже священнослужители на Религиозно – философских
собраниях упоминали сочинение Крафт – Эбинга.) Розанов опубликовал книгу «Люди
лунного света», свою собственную версию компендиума патологических случаев Крафт –
Эбинга, которая может быть прочитана как эксцентрическое исследование в области пола и
гомосексуальности. Андрей Белый пишет в мемуарах, что Гиппиус с большим интересом
18
читала Крафт- Эбинга в 1906 г . Как показывает Игорь Смирнов, впоследствии Белый

16
Указ. соч. С. 59.

17
Фуко М. История сексуальности. Т. 1. С. 221.

18
Белый А. Между двух революций. М.: Художественная литература, 1990. С. 158.
писал, что его юношеская книга стихов «Золото в лазури» (1904) может быть понята только
19
как проявление истерии . В 1918 г. Блок саркастически отзывался о бестселлере Макса
20
Нордау «Вырождение» («Entartung», 1892–1893) .
«Вырождение» представляет собой навязчивую критику художественных произведений
европейского модернизма, который Нордау (будто бы принимая искусство за реальную
жизнь) называет пагубным продуктом патологии fin de siècle. Современному читателю,
знакомому хотя бы с самыми элементарными ходами психоанализа, тон, или дискурс, автора
покажется не только навязчивым, но и маниакальным. Тем не менее, для своего времени
книга была уникальной, поскольку на тот момент являлась наиболее полной критической
работой об искусстве и философии раннего модернизма. «Самое ценное в книге [Нордау], –
21
пишет Роберт Торнтон, – то, что она точна во всем, кроме мнения» . Хотя Торнтон и
преувеличивает значение «Вырождения», Нордау действительно продемонстрировал
чуткость к духу времени, поместив свое исследование на пересечении современной
медицины и литературы. Будучи журналистом с медицинским образованием, он вынес
теорию вырождения из психиатрической больницы (где работал под руководством Шарко) и
применил ее к литературному и философскому авангарду. Старшее поколение символистов и
сочувствовавшие их художественному мироощущению узнали о декадентстве и новых
течениях в литературе из пресловутой книги и из статьи о французском символизме («Поэты
– символисты во Франции») критика и переводчицы Зинаиды Венгеровой, опубликованной в
22
«Вестнике Европы» в 1892 г . В 1893 г. она же написала длинную рецензию на книгу
Нордау, которую назвала «историей болезни века», где полемизировала с его медицинским
23
подходом к литературе . «Вырождение» широко обсуждалось в русской прессе, причем
некоторые критики находили позицию Нордау не лишенной основания, а не только
парадоксальной или ложной. «Лучшие люди, – пишет Аким Волынский в “Северном
вестнике”, первом русском журнале, посвященном модернистской литературе, – <…>
обесславлены, почти оскандалены посредством проницательного анализа их эстетических и
24
философских стремлений» . Под «лучшими людьми» он понимает первых европейских

19
Смирнов И. П. П сиходиахронологика. С. 133.

20
«Последним значительным представителем травли Вагнера, – пишет Блок, – был знаменитый Макс
Нордау; <…> этот “разъяснитель” еще лет пятнадцать назад был “божком” для многих русских интеллигентов,
которые слишком часто, по отсутствию музыкального чувства, попадали помимо своей воли в разные грязные
объятия» (Блок A. A. Искусство и революция (По поводу творения Рихарда Вагнера) // Собрание сочинений в
восьми томах. М.; Л.: Художественная литература, 1962. Т. 6. С. 23. В дальнейшем все цитаты из Блока, если не
оговорено иного, даются по этому изданию с указанием тома). Иными словами, Блок был знаком с
сочинениями Нордау задолго до 1918 г. Смирнов показывает, что Белый был знаком с «Вырождением» уже в
момент написания «Арабесок» (1911) (Смирнов И. П. П сиходиахронологика. С. 133–134. Сн. 190).

21
Thornton R. K. R. The Decadent Dilemma. London: Arnold, 1983. P. 63.

22
Современное исследование о влиянии Нордау на Валерия Брюсова и других см.: Vroon R. Max Nordau
and the Origin of Russian Decadence // Sine Arte, Nihil: Сборник научных трудов в дар Миливое Йовановичу.
Белград и Москва: Пятая страна, 2002. С. 85–100. Реплики о влиянии Нордау в более ранних работах см.: Pyman
A. A History of Russian Symbolism. P. 12–14 и Смирнов И. П. Д иахронологика. С. 133–136. О влиянии
Венгеровой см.: Венгерова З. А. П оэты – символисты во Франции // Вестник Европы, 1892. № 9. С. 117.

23
Венгерова З. А.. Новая книга Макса Нордау // Новости и биржевая газета. 13 июля 1893. № 190.

24
Нордау М. Вырождение. Перевод с немецкого, с предисловием Р. Се- ментковского. СПб, 1894. Нордау
М. Вырождение. Перевод с немецкого. Генкена, с предисловием В. Авсеенко. Киев, 1894 // Северный вестник.
1894. № 1. С. 135 2–й пагинации. Рецензия анонимная, но известно, что автор – Аким Волынский.