Пусковой объект (о пуске реактора БН-350)

125 Pages·2.933 MB·Russian

by  Грабовский М.П.

М. П. Гра бовский

Пусковой Объект
(о пуске реактора БН-350)

Научная Книга

МОСКВА 1999
ПУСКОВОЙ ОБЪЕКТ.

Грабовский Михаил Павлович
Пусковой Объект. - М.: «Научная Книга», 1999. -152 с.

ISBN 5-7871-01-18-9 © Грабовский Михаил Павлович, 1999.

«Пусковой объект» — вторая повесть автора, написанная в жанре
письменного рассказа. В ней отражена неизвестная широкой
общественности «закрытая» страница в «атомной» истории СССР. Автор
является участником тех событий, что придает повествованию
достоверность и искренность.
В Главе 2 использованы факты из документальной книги австрийского
ученого А. Вайсберга «Россия в горниле чисток.» (1951 г.)
Автор выражает благодарность Институту содействия общественным
инициативам «ИСАР» за финансовую поддержку при издании повести.

ОглаПвлУеСнКиОеВ ОЙ ОБЪЕКТ. ............................................................................................... 3
Иллюстрации ............................................................................................................... 78
РАССКАЗЫ ................................................................................................................. 92
.......................................................................... 92
Базарбай ................................................................................................................... 98
ДАекд-Ш Муокруорз . .В..а..с..и...л..и...й.. .Е...г..о..р...о..в..и..ч........................................................................... 104
Рационализаторское предложение................................................................... 114
Тост ......................................................................................................................... 121

- 2 -
Пусковой объект М. Грабовский.

ПУСКОВОЙ ОБЪЕКТ.

1

Их сближение произошло на втором курсе Горьковского Политеха, на
лекции по теории машин и механизмов. Рядом с Игорем сидела маленькая
девочка с двумя прыщиками на подбородке, Аля Сенютина. Игорь задумался о
чем-то постороннем. О каких-то тайнах мироздания. Задумался глубоко и
отрешенно. И как раз в тот момент, когда профессор перешел к гибким передачам,
а Сенютина вспоминала о том, как „тих и печален ручей у янтарной сосны” —
именно в этот момент Игорь не выдержал наплыва мудрых мыслей и неожиданно
произнес, красноречиво заикаясь на некоторых гласных:
— Не может быть, чтобы биологическая эволюция вдруг оборвалась на
таком несовершенном виде, как человек…
Профессор продолжал болтать о сущих пустяках:
— Конечно, можно рассмотреть гибкую передачу и с другого конца… Аля
прислушивалась ко всему, что происходило в аудитории, но реагировала
избирательно, только на самое главное.
— Продолжай, Игорь, — прошептала она, наклонившись к его лицу, чтобы
он почувствовал легкий запах соблазнительных духов.
Поощренный ее близким дыханием, Игорь шепотом продолжал заикание:
— Ведь никаких концов в природе нет и быть не может. Потому что „мир —
это вечно живой огонь, закономерно воспламеняющийся и закономерно
угасающий”.
— Гениально! Сам придумал? — восхищенно поинтересовалась Сенютина.
— Нет, Гераклит опередил.
Профессор демонстративно положил мел на узкую полочку и
презрительно-вежливым тоном произнес:
— Молодые люди, да, вы… Во втором ряду. Я, вероятно, вам очень мешаю?
Обговорите, пожалуйста, свои неотложные дела в коридоре.
Игорь с Алей дружно потянулись к свободе.
— Когда закончите свой диспут, можете вернуться и занять свои места, —
бросил профессор им вдогонку.
Как только оказались за дверью, Аля нетерпеливо дернула мыслителя за
рукав.
— Ну, и? Что дальше-то? Развивай…
— Я думаю так, — важно продолжал Игорь ход своих случайных мыслей, —
дальнейшее совершенствование Человека как биологического вида — неизбежно!
По сложившейся привычке он двигался по направлению к мужскому
туалету, энергично жестикулируя правой рукой и щедро осыпая Алю
неопровержимыми аргументами.
— Посуди сама. Вот перед тобой, Сенютина, естественный ряд:
неорганическая материя, растительный мир, животные и, наконец, человек. Так?
Но почему в этом ряду после слова „человек” должна стоять обязательно точка? А
почему не многоточие? Не может ведь Природа вдруг остановиться в своем

- 3 -
ПУСКОВОЙ ОБЪЕКТ.

развитии… Как ты считаешь?
— Не может, это точно. Не должна! — поддакнула Аля, семеня рядом с ним,
и, чтобы не отстать, взяла под руку.
Они вместе вошли в туалет и прошлись несколько раз по кругу перед
фанерными дверцами, будто прогуливаясь в театральном фойе. Потом снова
выплыли в коридор и остановились около торцевого широкого окна. По улице
среди дождя и запаха бензина, куда-то спешили люди, не задумываясь о
Гераклите и тайнах мироздания, ничего не подозревая о собственном неизбежном
усовершенствовании.
— Вот я и думаю, — подытожил Игорь, поправляя очки со сломанной
дужкой, — если ряд замкнутый, то эволюция человека неминуемо должна
подвести его к первоисточнику и первопричине Жизни. То есть — к
божественному идеалу!
Игорь остыл, испугавшись своего вывода.
Аля как-то странно взглянула на него и вежливо поинтересовалась:
— Игорь, скажите, пожалуйста, вы чокнутый? Недоверие вернуло его на
стезю агрессивной дискуссии.
— Конечно, Аля, это трудно логически доказать. Но, возможно, в
человеческих аномалиях уже сегодня могут проявляться ростки далекого
будущего. Как говорил Лейбниц, „настоящее скрывает в своих недрах будущее”.
Але показалось, что Игорь немного обиделся на нее за „чокнутого”.
— Между прочим, — сказала она, — я Лейбница тоже очень уважаю.
А про себя подумала: „Мне б отыскать тот ручей у янтарной сосны”. И снова
вслух:
— Жаль, Игорь, что твоя гипотеза лишена общемировой поддержки. А у
тебя есть еще какие-нибудь убедительные аргументы?
— Да, Аля. Есть! — уверенно произнес Игорь. — Только в данный момент я
не могу их четко сформулировать.
— Жалко, — заверила Аля фальшивым голосом.
Игорь уже остыл от философского возбуждения, взглянул на ее
пламенеющие волосы и нежно поинтересовался:
— А можно я тебе завтра их изложу?
— Ладно, — сразу согласилась Аля.
И, выдержав артистическую паузу, тихо добавила:
— Я буду очень ждать!
Бедная, доверчивая Аля — она даже в малой степени не представляла, что ей
предстоит испытать. Почти четыре года Игорь рассказывал ей о своем плане
ускорения эволюции Вселенной. И в результате добился своего. Сразу после
защиты диплома они узаконили свои отношения в районном загсе. Толстая
напудренная тетя с маленькими усиками изложила им свое напутствие с
отработанной торжественностью в конце речи:
— И желаю вам большого, лучезарного счастья!
Игорь сказал: „Большое спасибо”. А у Али в голове вертелись другие слова,
но из той же песни: „Вдруг сквозь туман там краснеет кусочек огня…”
Распределения Аля ожидала спокойно. Куда пошлют, туда и поедем.
Главное, чтобы жилье предоставили. Это была ее сказочная мечта: входная дверь
с индивидуальным электрическим звонком, кухня с газом и широкая кровать с

- 4 -
Пусковой объект М. Грабовский.

голубым покрывалом. Впрочем, можно и с бордовым.
Она сидела в общежитии на скрипучей металлической кровати и
неторопливо вязала для своего „мудреца” теплый серый свитер с белыми оленями
на груди. Игорь вошел без стука и застыл в позе античного героя, опираясь
спиной на свежевыкрашенный дверной косяк.
— Все, Алька, решено! Мы едем с тобой на Каспий.
— Мы едем, едем, едем… в далекие края, — пропела она, не отрываясь от
спиц. — Каспий, говоришь? А поконкретнее…
— А конкретно — в город Шевченко. — Игорь вздохнул поглубже, чтобы
произнести следующее слово без привычных пауз. — На
Мангышлакэнергозавод! Сокращенно звучит, как песня: МЭЗ!
— Теперь понятно, — вымолвила Аля безразличным тоном. —
Секаробардаухоложка!
— Тебе все шуточки. Впрочем, я давно подозревал, что тебя мало тревожит
научно-технический прогресс.
— Где уж нам, татарам! — мать Али была наполовину татарка. — Ну и что
там, на МЭЗе?
— Сенютина, это предприятие будущего. Я все уже выяснил. Вот, читай! —
он бросил на стол потрепанный журнал „Наука и жизнь”. — Страница сорок
восемь.
— Игорь, прочти, пожалуйста, сам. Я как раз довяжу последний ряд.
— Читаю… „В Монреале…”…Понятно тебе? Не в каком-то там поселке
Оглоблино или Доброхотово, а в Монреале… „…на международной выставке
„ЭКСПО-67” в советском павильоне внимание многих посетителей привлекает
макет строящегося в СССР на берегу Каспийского моря…” — здесь Игорь сделал
многозначительную паузу — „атомного опреснителя морской воды”. Понимаешь,
Аля? Атомного опреснителя! Это, пожалуй, похлеще…
— Эволюции Вселенной? — подхватила Аля, откладывая вязание. —
Подойди ко мне поближе, ученый. Я поцелую тебя.
— Аля, я серьезно. Ты понимаешь, как это заманчиво?
— Игорь, я тебя очень хорошо понимаю. От меня лично что требуется в
данный момент: атомы или морская вода?
— От тебя, Сенютина, требуется только одно слово: „да” или „нет”!
— Да! Конечно, да! — торжественно объявила Аля. — Я разве хоть раз
сказала тебе „нет”? Твое желание для меня закон. Меня, если честно сказать,
интересует только одно: дадут ли нам квартиру? Это для меня важней атомной
энергии.
— Вот и все, что требовалось доказать. Иду в деканат. Вернее, бегу.
— А поцеловать? Я тебе такой свитер связала, — Аля обиженно надула
губки.
— Сенютина, какая вы легкомысленная. Игорь поцеловал и уже не смог
оторваться.
„Ладно, — подумал он, — в деканат я и завтра успею…” На географических
картах Советского Союза города Шевченко не существовало. В официальном
расписании аэропорта Минводы — тоже. В справочном бюро молодая женщина с
накрашенными губами и бородавкой на носу строго спросила:
— А направление у вас есть? Или командировочное удостоверение?

- 5 -
ПУСКОВОЙ ОБЪЕКТ.

Направление на работу у них было.
— Подойдите к кассе № 3. Спецрейс Ю-311. И слушайте объявление. Игорь
нес на посадку две спортивные сумки с одеждой, Аля — чемодан с
накрахмаленным постельным бельем и любимым двухтомником Игоря:
Лункевич. „От Гераклита до Дарвина”. Что впереди?
Перелетев через Каспий и увидев под крылом серую безжизненную
пустыню, испещренную тысячами дорог, оба почувствовали некоторое
разочарование. Но через пару минут вид города с белыми многоэтажными
домами и многочисленными зелеными островками успокоил.
— Квартиру дадим обязательно, — успокоил Алю инспектор в отделе
кадров, — через три месяца принимаем семиэтажку в первом микрорайоне. А
пока временно поживете в общежитии.
„Заливает, — подумала Аля, — как пить дать обманет. Глаза так и бегают”.
Но через три месяца Аля и Игорь смотрели уже из окна однокомнатной
квартиры на песчаный пляж и пенистое море.
Когда они вешали синие шторы и прибивали портрет Хемингуэя с седой
бородой, Аля еще сдерживалась. Но когда придвинули к стене кровать с голубым
покрывалом, нервы не выдержали. Подошла к окну и расплакалась.
— Ты чего? — удивился Игорь.
— Ничего. Просто я люблю тебя, — сразу успокоилась Аля и вытерла слезы.
— А слезы из-за чего? Я, например, тоже тебя уважаю, но я же не плачу. Ну,
женщины!

2

Лейпунский положил телефонную трубку и в который уже раз за последний
месяц подумал: „Надо бы самому слетать в Шевченко. Дело — к пуску”. А ведь,
если честно признаться, — неохота. Появилась физическая вялость, ноги ленятся.
Отработал организм свой срок. Перевыполняет план исключительно по инерции.
А поехать как научному руководителю все равно придется.
Мысли его внезапно запрыгали, как картинки в дрожащей ленте Великого
Немого. Некоторые кадры — черные раскоряки, пересекающиеся линии и сухой
треск. И вдруг — размытые и прекрасные видения, пахнущие юношескими
надеждами.
У Александра Ильича в детстве наблюдался романтический сдвиг в мозгах.
После окончания гимназии, на фабрике, он вступил в комсомол. А вскоре подал
заявление в Партию коммунистов, потому что она „не только обещала, но и
гарантировала всем трудящимся светлое будущее и повсеместный технический
прогресс”. После окончания петроградского Политеха в двадцать шестом году
Саша Лейпунский попал в компанию таких же талантливых чудаков и
энтузиастов пролетарской науки. Директор Физико-технического института,
академик Иоффе, любил молодых сотрудников почти как родных детей. На свои
собственные деньги, заработанные научными консультациями в американской
фирме „Дженерал Электрик”, „папа” Иоффе отправлял лучших мальчиков в
Европу, на научные семинары: „Им же надо расти!”
В двадцать восьмом Иоффе задумал организацию филиалов ФТИ в Харькове
и Томске. Саша попал в состав украинского „десанта”. Директором УФТИ был

- 6 -
Пусковой объект М. Грабовский.

приглашен Иван Васильевич Обреимов, ученый старой классической школы,
человек честный и порядочный, мягкий и добрый. Одним словом, осколок
преступного царского режима. Иоффе настойчиво рекомендовал ему в замы
„красного директора”, молодого коммуниста Лейпунского:
— Он вас, Иван Васильевич, в случае чего подстрахует. На него можно
положиться. И умница… Главное — умница…
На вокзале группу „десантников” провожали друзья и коллеги во главе с
Мэтром.
Ущербный духовой оркестр из одной большой трубы и двух медных
тарелок, периодически пытался сыграть марш или туш. В руках у провожающих
трепыхались флажки ФТИ и мятый бумажный транспарант: „Идеи Иоффе — в
жизнь!” Букеты цветов были жиденькими и ограниченными (один на троих
отъезжающих). До отправления оставалось три минуты. Будущие светила науки
забили тамбур до отказа. На Сашиной ноге кто-то стоял на цыпочках, заглядывая
через головы на провожающих девушек. Оба были одинаково счастливы и не
замечали неудобства.
— Пишите! Обязательно пишите! — кричали из тамбура и в тамбур.
Паровоз „Иосиф Сталин” дыхнул легонько паром, засвистел и плавно
заработал кривошипно-шатунным механизмом. Академик Иоффе в клетчатых
иностранных брюках приподнял помятую шляпу. Благословлял на научные
подвиги!..
Первые годы были нелегкими. Ни оборудования, ни приличных
лабораторий. Запах сырой штукатурки и вонючей краски. Большая самодельная
доска объявлений. И толстая белая кошка Муся, гуляющая по кабинетам. Зато
энтузиазма хватило бы на всю Европу. И дела пошли. Уже через три года
Лейпунскому с сотрудниками удалось повторить сенсационный эксперимент
англичан по делению ядер лития.
22 октября 1932 года газета „Правда” поместила торжествующую статью
под жирным заголовком „Вторые в мире после Кембриджа!”. Вскоре после этого
Лейпунского назначили директором УФТИ. В Институт было приглашено на
долговременную работу несколько видных европейских ученых. Первым по
рекомендации Коминтерна приехал из Австрии Александр Вайсберг, ученый и
коммунист с 1927 года.
„Алекс был настоящим другом. — Лейпунский не стал поднимать
жужжащую трубку, чтобы не отвлекаться от нахлынувшего ритма тридцатых
годов. — Да! Он был не только большим ученым, но и другом нашей страны”.
…Первое время Алекс говорил на таком изломанном русском языке, что его
не понимал никто. Однако это его не смущало. Он упорно не переходил ни на
английский, ни на немецкий: вживался в русскую душу. Наверное, вжился,
потому что вскоре стал всеобщим любимцем. Вслед за ним приехали Хоутерманс,
Ланге, Руэман — ученые с мировыми именами. УФТИ приобретал европейский
авторитет. В сентябре 1933 года в СССР состоялась первая Всесоюзная ядерная
конференция. В ней приняли участие знаменитые иностранцы. Сборник
материалов открывался докладом Жолио-Кюри „Нейтроны”, а заканчивался
докладом советского ученого Лейпунского „Расщепление ядер”.
В следующем году его приглашают на стажировку в Кембридж. Его уже
знают в Европе, он — весьма авторитетный ученый в области ядерной физики.

- 7 -
ПУСКОВОЙ ОБЪЕКТ.

„…Да, это были годы напряженного, отчаянного труда! Но и отдыхать мы
умели. Это точно.” — Александр Ильич вытянул затекшие ноги и посмотрел в
окно на моросящий дождик.
…В те годы он очень увлекался туризмом, посещал ОПТЭ — Общество
пролетарского туризма и экспедиций. Наведывался в школу верховой езды.
Ходил даже на занятия по стрельбе из пулемета (”если относиться к нему
внимательно как к тонкому прибору, то с ним можно многое натворить”). По
субботним вечерам собирались на квартире у Алекса, в тесном кругу: Ландау,
Шубников, Лейпунский, иностранцы. Пили чай, приготовленный Евой, женой
Алекса. Рассказывали веселые истории, острили напропалую. Особенно Ландау.
В присутствии женщин его невозможно было удержать от оригинальных
афоризмов. Иногда играли в покер. Беседовали при этом тепло, задушевно…
Первой в тридцать шестом была арестована Ева. Ее обвинили в контрабанде
керамических чашек, которые она лепила собственными руками, и хранении двух
пистолетов, из которых она якобы намеревалась на ближайшем съезде Партии
убить товарища Сталина. Иностранные физики, искренне сочувствующие
социализму, никак не могли осознать высокое назначение начавшейся
очистительной кампании, хотя многие из них к этому времени начали понимать
разницу между пасторальной Идеей и ее практическим воплощением. А
Лейпунскому было еще тяжелее, чем иностранцам. Ведь он был тогда членом
Кагановичского райкома и кандидатом в Горком Партии.
В начале тридцать седьмого Алекса вызвали в НКВД для дружеской беседы.
Вежливый следователь „ловил” его на неожиданных вопросах и фантастических
предположениях, а потом дал ему два дня для „серьезного обдумывания” своего
положения. Алекс был в отчаянии. Он чувствовал, что не сможет доказать свою
невиновность, хотя за последние годы прилично освоил могучий русский язык.
Измаявшись, он пошел посоветоваться к Александру Ильичу, несмотря на
строгое предупреждение держать язык за зубами…
…Лейпунский встал и нервно зашагал по кабинету. Потом закрыл дверь на
ключ и выпил полстакана воды. Даже сейчас, через тридцать пять лет, этот давний
разговор с Алексом вызывал в нем какую-то противную дрожь…
— …Что мне делать, Александр Ильич? — спросил Алекс. — Это какие-то
странные люди. Конечно, я понимаю: никому не доверять — их профессия. Но
каков тон! Впечатление такое, что перед тобой сидят не товарищи по партии, а
самое черное средневековье.
Лейпунский был поставлен этим разговором в неловкое положение. Ведь
теперь он сам был обязан сообщить в НКВД о посещении Алекса. Можно было
рискнуть, промолчать. А если узнают? У них же уши, как у летучих мышей.
Он мучительно молчал. Выговорил с большим трудом:
— Чем я могу помочь вам, Алекс?
— Александр Ильич, я прошу вас — поговорите с Мазо.
В этом было разумное зерно. Мазо был начальником НКВД Харьковской
области. Лейпунский как член Горкома и директор ведущего украинского
института был с ним, конечно, знаком. Может быть, он ничего не знает о
безобразиях в собственной епархии? Надо попробовать…
— Хорошо, Алекс. Я завтра же запишусь к нему на прием. — Потом
положил руку на плечо друга. — Ведите себя даже в тюрьме твердо. Как подобает

- 8 -
Пусковой объект М. Грабовский.

настоящему коммунисту.
— Это вопрос физической конституции, — мрачно ответил Алекс. —
Спасибо за совет.
Вскоре в УФТИ была „раскрыта” разветвленная шпионская подрывная
организация среди иностранных физиков. Спектр обвинений был гостеприимно
широк. На выбор: от саботажа до подготовки убийства Ворошилова. От
шпионажа в пользу Германии до подготовки вооруженного восстания на
Украине. Для ученых начался традиционный „большой конвейер” допросов,
угроз и пыток. Вайсберг „признался” почти сразу. Другие попозже. Неудачно
сложилась попытка Мазо вступиться за них. В феврале тридцать седьмого он был
вызван в Киев „для объяснений” и, вернувшись, покончил жизнь самоубийством.
В письме, написанном перед смертью, он объяснял свое решение тем, что „в
революцию он боролся не за то, чтобы своим именем прикрывать вопиющий
обман и массовые убийства”. Вскоре после „признаний” иностранцев в тюрьму
попали почти все ведущие сотрудники и начальники лабораторий, в том числе и
престарелый Обреимов, скрывающий свое „некачественное” происхождение.
„Красный директор” не сумел подстраховать. Единственным, кто попытался
избежать ареста и неприметно скрыться из Харькова, был остроумный Ландау. В
те годы действительно бывали случаи, когда некоторым подозреваемым
удавалось благополучно затеряться на бескрайних просторах Сибири и Дальнего
Востока. Но Лев Давидович побежал не в Сибирь, а в Москву, где и был
арестован. „Мясорубка” продолжалась по известным законам физической
природы. Оставался на свободе он один, самый главный виновный. Сначала его
исключили из партии за потерю бдительности. Для ареста этого было маловато.
Следователь Вейсбанд подталкивал Алекса к целенаправленной
сознательности.
— … А теперь перейдем к главарю всей вашей банды — Александру Ильичу
Лейпунскому. Нам не ясна только одна деталь: вы завербовали Лейпунского или
он вас?
Лейпунский на всю жизнь запомнил спокойные хмурые лица двух молодых
людей, пришедших выполнить свой служебный долг. Он их ждал с нервным
напряжением уже несколько месяцев, приготовив сухари, леденцы и толстый
учебник по ядерной физике.
— Я вас долго ждал, — сказал он с облегчением, — что-то вы очень
задержались.
Это было в мае тридцать восьмого. Лейпунского арестовали за „помощь
врагам народа” и „невыполнение требований парторганизации об очистке
Института от враждебных элементов”. Он приготовился к самому худшему, но
ему повезло. Через несколько месяцев в жизни советского народа произошло
знаменательное и долгожданное событие. Нарком НКВД, вредитель и враг народа
Николай Ежов был разоблачен и расстрелян. На его место был назначен более
порядочный палач и изувер, Лаврентий Берия. Некоторые „ошибочные” решения
предыдущего наркома были срочно исправлены. Лейпунского освободили в связи
с прекращением дела.
Выпустили в Москве и Ландау под поручение физика П. Капицы. Эйнштейн
и Жолио-Кюри тоже писали письма — прошения Сталину в поддержку Вайсберга
и Хоутерманса. Но они несколько переоценивали свою мировую известность.

- 9 -