Россия 1917-1920 гг.: проблемы революционно-демократической альтернативы (вопросы теории, методологии, историографии): монография

704 Pages·2009·6.751 MB·Russian

by  Шепелева В.Б.

ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНТСТВО ПО ОБРАЗОВАНИЮ

Государственное образовательное учреждение
высшего профессионального образования
ОМСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
ИМ. Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО

В.Б. Шепелева

РОССИЯ 1917–1920 гг.
ПРОБЛЕМА РЕВОЛЮЦИОННО-
ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ АЛЬТЕРНАТИВЫ
(ВОПРОСЫ ТЕОРИИ, МЕТОДОЛОГИИ, ИСТОРИОГРАФИИ)

Монография

Омск

2009
УДК 930
ББК 63.3(2)61
Ш-481

Рекомендовано к изданию
редакционно-издательским советом ОмГУ

Рецензенты:
д-р ист. наук, д-р филос. наук, проф. Л.М. Марцева;
д-р ист. наук, проф., академик ПАНИ В.Г. Рыженко

Шепелева, В.Б.
Ш-481 Россия 1917–1920 гг.: проблема революционно-демокра-
тической альтернативы (вопросы теории, методологии, исто-
риографии): монография / В.Б. Шепелева; под ред. д-ра ист.
наук В.Д. Полканова. – Омск: Изд-во Ом. гос. ун-та, 2009. –
704 с.
ISBN 978-5-7779-0999-Х
Рассматривается проблема исторического выбора России в 1917–
1920 гг. сквозь призму возможностей так называемой «революционно-
демократической альтернативы» через наметившиеся интерпретации
переломной эпохи современниками и в позднейшей историографии в
контексте требований постнеклассической познавательной парадигмы.
Революционно-демократическая альтернатива трактуется как наиболее
адекватный внутренним тенденциям саморазвития и «вызову времени»
и потому как оптимальный вариант развития российского общества.
Для историков, философов, политологов, всех интересующихся во-
просами истории, историософии, историографии и методологии истори-
ческой науки.
УДК 930
ББК 63.3(2)61

© В.Б. Шепелева, 2009
ISBN 978-5-7779-0999-Х © ГОУ ВПО «Омский госуниверси-
тет им. Ф.М. Достоевского», 2009
ВВЕДЕНИЕ
…мы… как бы… существу(ем)… для того, чтобы
преподать великий урок миру. И, конечно, не пройдёт
без следа то наставление, которое суждено нам дать…
великий урок отдалённым потомкам, которые поймут
его… но кто знает день, когда мы найдем себя среди
человечества, и кто исчислит те бедствия, которые мы
испытаем до свершения наших судеб? …А между тем,
раскинувшись… между Востоком и Западом, опираясь
одним локтём на Китай, другим – на Германию, мы бы
должны были сочетать в себе две великие основы ду-
ховной природы – воображение и разум и объединить
в своем просвещении исторические судьбы всего зем-
ного шара.

П.Я. Чаадаев

…по-настоящему страшны именно упущенные
возможности «альтернативной истории»…
Ф. Бордамю

Россия – Русь! Храни себя, храни…
Н. Рубцов

В бытность Советского Союза всплывала периодически му-
чительная мысль – горькое сожаление о разминувшихся по разным
причинам в 1917–1920-х гг. до смертельного противостояния со-
отечественниках, трагически не слышавших друг друга внутренне
близких или не слышавших с одной из сторон1. Горькое сожаление
о тяжких потому потерях России, о несостоявшемся возможном:
более адекватном российской реальности, а вместе с тем (и в силу
этого) более человечном, преемственном-родном в отношении
бесценного многообразия былого. А в итоге, видимо, и более эф-
фективном, жизнеспособном возможном. То есть речь об альтер-
нативах исторического развития страны (да и не только её одной).
Сам 1917-й год, а затем НЭП привлекали и привлекают своей мно-
гомерностью, подпиткой интуитивно-нелинейных настроений2.
Тем более что задолго до революционных потрясений начала ХХ
3
столетия было пророческое во многом, как оказалось, предупреж-
дение. Предупреждение как для «левых», так и для «правых» (но
прежде всего для победителей) на всю первую треть ХХ в., преду-
преждение о том, что «новые формы должны всё обнять и вме-
стить в себе все элементы современной деятельности и всех чело-
веческих стремлений… не душить одни стихии в пользу других…
а уметь всё согласовать – к общему благу», что «новый водворяю-
щийся порядок должен явиться не только мечом рубящим, но и
силой хранительной» и, «нанося удар старому миру, он не только
должен спасти всё, что… достойно спасения, но и оставить на
свою судьбу всё немешающее, разнообразное, своеобычное», ибо
«горе бедному духом и тощему художественным смыслом перево-
роту, который из всего былого и нажитого сделает скучную мас-
терскую, которой вся выгода будет состоять в одном пропита-
нии…». И ещё: «Нет, великие перевороты не делаются разнузды-
ванием дурных страстей… Я не верю в серьёзность людей, пред-
почитающих ломку и грубую силу развитию и сделкам. Проповедь
нужна людям, – проповедь неустанная, ежеминутная… Апостолы
нам нужны прежде авангардных офицеров, прежде сапёров разру-
шения, – апостолы, проповедующие не только своим, но и против-
никам». А иначе: «Дико необузданный взрыв, вынужденный упор-
ством (старого. – В.Ш.), ничего не пощадит… сила истребления
уничтожит вместе с межевыми знаками и те пределы сил челове-
ческих, до которых люди достигали во всех направлениях… с на-
чала цивилизации»…3
Наверное, можно сказать, что чувство историзма, осознание
континуальности Прошлого – Настоящего – Будущего, а в общем,
глубокая диалектичность мировосприятия, – это не просто пара-
метры отвлечённого академизма, но сущностные требования, выс-
шее качество исторической практики, созидаемой реальности4.
Сегодня, однако, к сожалению, актуальным становится ска-
занное когда-то П.Я. Чаадаевым: «Мы… как незаконнорожденные
дети, лишённые наследства, без связи с … предшественниками
нашими на земле, не храним в сердцах ничего из наставлений, вы-
несенных до нашего существования… мы как бы чужие для себя
самих… пережитое пропадает для нас безвозвратно… Внутренне-
го развития, естественного прогресса у нас нет, прежние идеи вы-
4
метаются новыми, потому что последние не вырастают из первых,
а появляются у нас откуда-то извне…»5.
И как иначе оценивать происходящее, если нередко не толь-
ко повседневно-обыденными СМИ-суждениями, но на профессио-
нальном, научном уровне «по результату» (катастрофа СССР), «по
большому счёту» (проигрыш в холодной войне) в рамках линей-
ной парадигмы мышления просто перечёркивается вся советская
эпоха. Смотрите, скажем, покаянно-сочувственное и глубоко
признательное цитирование сегодня ак. Н.Н. Болховитиновым
положения известного американского историка, советолога
Дж. Кеннана, обнародованного ещё в разгар холодной войны
(1951 г.), о том, что недолог будет век советской «ужасной сис-
темы власти», поскольку она якобы «отбросила на много десяти-
летий назад прогресс великого народа и навела густую тень на
чаяния всего цивилизованного мира». И потому в предложенной
Н.Н. Болховитиновым новой периодизации всемирной истории
решительно «нет места для Октябрьской революции». «Для меня
очевидно, – подчёркивает академик, – что она (революция) не
может быть вехой в поступательном развитии мировой истории
и точкой отсчёта “новой эры”. Она, – по словам автора, – была
направлена не в защиту человека, а против него. Провозглашая на
словах мир, она ввергла страну в нескончаемую череду войн, внеш-
них и внутренних революций вплоть до последней многолетней и
бесславной афганской трагедии» и т. д.6 Без всяких околичностей
об «отвратительной картине… советского коммунизма» пишет
ныне известный в мире политический философ, сторонник «не-
коммунистических левых социалистов» Ю. Хабермас. И подобного
– многое множество, особенно после падения СССР… Упомянем
дополнительно из этого множества бывшего марксиста, лидера
ревизионистов относительно истории Великой Французской рево-
люции, известного представителя школы «Анналов», переориен-
тировавшегося к концу жизни на «известные тропы времён “хо-
лодной войны”» – Фр. Фюре, утверждавшего в последней своей
работе, что «конец Русской революции и исчезновение Советской
империи оставили после себя пустое место», что «коммунизм
заканчивается в какой-то пустоте». И ещё ранее – буквально по
следам катастрофического 1991 г. американский историк проф.
5
М. Малиа писал о беспрецедентно «позорном» завершении рево-
люции, советской эпохи, о «семидесятилетнем пути в никуда» и
якобы тотальном отречении народа от этого пути и проч.7
Но в таком случае перечёркивается огромная и существен-
нейшая реальность ХХ века, сильная и живая составляющая веко-
вечной России. Существенная настолько, что, скажем, знаменитый
в своё время идеолог либерализма Р. Арон (и не только он) в 1960–
1970-е гг. не находил ничего иного, кроме всяческих способов из-
бегать при характеристике современных западных обществ опре-
делений: капитализм, буржуазия8. Более того, многократно под-
чёркивал: «…мы все стали марксистами… в каком-то… смысле».
В частности, в том, что признали: «…люди ответственны за об-
стоятельства и должны изменять их в той мере, в какой… послед-
ние лишают… индивидов средств… для достойной жизни»9.
Упомянутый нами историк-«анналист» Фр. Фюре («демократиче-
ски-либеральный Павел», бывший некогда «марксистским Сав-
лом»), несмотря на своё «обращение», уже после развала СССР и
до последних дней10 поражался силе воздействия на мир «идеи,
служившей знаменем… Советскому Союзу… идеи универсаль-
ной… затронувшей такие народы и территории, куда даже христи-
анство не смогло проникнуть», при том, что круг последователей и
«очарованных» этой идеей – от широчайших масс «простецов» до
выдающихся интеллектуалов. «Если составить общий список зна-
менитых авторов, которые в разное время были коммунистами или
сочувствовали коммунизму, – подчёркивает он, – …мы получим
настоящий Готский альманах интеллектуальной, научной и лите-
ратурной элиты». Фактически вторит автору Э. Геллнер – на ред-
кость, на наш взгляд, необъективный критик марксизма и Совет-
ского Союза, – признающий, тем не менее, большевистскую – со-
ветскую идеологию «одним из самых влиятельных из созданных
когда-либо убеждений». И даже недавний глава Ватикана – жёст-
кий антикоммунист и уж никак не симпатизант Советского Союза
– папа Иоанн Павел II после крушения СССР счёл необходимым
предупредить, что «коммунизм… это протест против человеческой
несправедливости, протест огромного мира людей труда» и т. д.11
И это помимо едва ли не провиденциальной роли России в мире в
качестве «удерживающего», явленной, кажется, с предельной си-
6
лой ею в советской ипостаси всем и каждому в схватке с фашиз-
мом (что, кстати, не может не высвечивать совершенно по-
особому исторической миссии Октября, советской модернизации
на фоне известных для России итогов Первой мировой войны, а до
– и русско-японской12); это помимо статуса СССР как второй
сверхдержавы (мирового балансира), самим своим существовани-
ем менявшей социальный облик планеты, добивавшейся прямо и
опосредованно прорывных результатов по шкалам ЮНЕСКО13;
помимо определения «русским веком» века минувшего14.
Во всяком случае, по признанию выдающегося английского
христианского историка А. Тойнби, «с момента коммунистической
революции… Россия бросила Вызов Западу, которого он не знал
со времен второй оттоманской осады Вены». И этот вызов «был
не только Вызовом господству Запада над всем остальным миром;
это был также Вызов западному либерализму» в борьбе «за умы и
сердца незападного большинства человечества» (а в определённой
степени, заметим, – и западного его меньшинства тоже15). «С
1917 года Запад, – по словам А. Тойнби, – начал обороняться от
идеологического контрнаступления… и это означало, что Россия
стала играть весьма важную роль в решении судьбы Запада». При-
чём, «если учесть, сколь подавляющим было господство Запада
над большинством остального мира в течение последней четверти
тысячелетия, – отмечает автор, – искусное побивание коммуни-
стической Россией Запада его же оружием явилось зрелищем
весьма впечатляющим»16. И как подчёркивал уже после крушения
СССР далеко не симпатизант его Франсуа Фюре, «Советская им-
перия обладала всеми атрибутами мировой державы, которые за-
ставляли противников относиться к ней с уважением… её между-
народная политика имела глобальный масштаб… в то время как её
идеологический мессианизм привлекал к ней восторженное по-
клонение… сторонников»17.
Суть же этого «идеологического мессианизма», «идеологи-
ческой страсти», «идеи» Раймон Арон сводит к «прометеизму»18,
Франсуа Фюре (перекликаясь, с одной стороны, с Карлом Поппе-
ром, а с другой – с Арнольдом Тойнби) – к «вере в спасение через
историю»19; Питер Холквист20 увязывает советскую идею – «идео-
логическую страсть» – с так называемой новой правительственной
7
модальностью в сфере политики, смысл которой – «государство
может изменить окружающий мир» при «повышении человече-
ской сознательности»21.
При всей неоднозначности отношения к советской системе,
Советскому Союзу упомянутых авторов интерпретируется ими
большевистская идея, ленинский подход, марксизм фактически
как ставка на субъект, как, в конечном счёте (и вне зависимости
от предпочтений авторов), колоссальная вера в человека22. И слу-
чайно ли, на что обращает внимание Фр. Фюре, «история этой
“идеи” [была] шире, чем… реальная власть [Советского Союза],
даже в период его максимальной географической экспансии»23.
Случайно ли идеологи постиндустриального – информационного24
общества среди важнейших параметров последнего (во всех его
вариантах) числят характеристики и тенденции, очень комплимен-
тарные «идее» Советского Союза, «советского проекта»?25
В конце концов, уже «индустриалист» Р. Арон признавал, что
прагматические аспекты марксистского – советского «прометеизма»
оказались воспринятыми, вместе с марксистско-советскими «реаль-
ными» или «социальными» свободами (помимо либеральных «фор-
мальных» – «политических»), западным миром26. П. Холквист во-
обще убеждён, что «новая правительственная модальность» (или
«правительственная политика» вместо «политики территориаль-
ной») есть общая европейско-российская реальность, наметившаяся
со времён Первой мировой войны и долженствующая рассматри-
ваться как важнейший параметр в контексте «современности», в
контексте «социального государства» (как в пределах западного, так
и советского пространства). И если доктор философии Н.С. Розов
настаивает: «сензитивность» – вот сущностная характеристика дей-
ствительного общества современности, реальный «вызов времени»
со второй половины ХХ в., то ведь точный смысл этого явления –
функционирование политико-управленческой элиты в парадигме
«эпохи осознанной необходимости».
Как нам уже доводилось писать, сензитивность у Н.С. Розо-
ва – это интеллектуальная, базирующаяся на адекватном научном
фундаменте, эффективно актуализирующаяся «чувствительность
общества к внутренним и внешним проблемам», – и это (по мне-
нию автора) принадлежность высокотехнологичного Запада. Ина-
8
че, речь идёт о глубокой степени «онаучивания» внутренней и
внешней политики государства, стремящегося действовать по
формуле «знать, чтобы предвидеть, предвидеть, чтобы управлять»
– фактически стержневой формуле «сознательной ступени эволю-
ции» – «эпохи совершеннолетия человечества» (Н.Ф. Фёдоров)
или «эпохи осознанной необходимости»27. Но последнее – форму-
ла Маркса, формула постэкономической или, как определяли её
классики марксизма, коммунистической общественной формации,
что при всех оговорках не отделить от контекста, от «идеи» совет-
ского проекта (а ещё глубже и конкретнее в случае с Россией, как
оказывается, – не отделить от «русской идеи»).
Правда, в этой точке пересечения – встречи России (Совет-
ского Союза) и Запада, коммунизма и либерализма тут же обнару-
живается радикальное отличие их «качествования», поскольку
«знать, чтобы предвидеть, предвидеть, чтобы управлять» – лишь
технология. Проблема – «во имя чего?». Любопытно в данном
контексте замечание А.И. Герцена: «Если десять человек понима-
ют ясно, чего хотят тысячи, чего тысячи темно хотят, тысячи пой-
дут за ними. Из-за этого ещё не следует, что эти десять поведут к
добру. Тут-то и начинается вопрос совести»28.
Очень знаково в этой связи обозначение русским религиоз-
ным философом новейшей эпохи «эпохой совершеннолетия чело-
вечества» (как «вызова времени»), т. е. эпохой должного прорыва
на личностный уровень бытования социума, человека, в итоге –
планетарного сообщества. «Эпоха осознанной необходимости»
при глубоком (не узкорационалистическом) толковании – синоним
этому определению. Проблема проблем здесь – антропологические
представления, ответ на вопрос «что есть человек, что есть лич-
ность?» (а потому и на вопрос: «осознание – это калькуляторно-
компьютерный подсчёт или нечто более глубинное и целостное,
голому «рацио» неподвластное?»).
Наверное, не менее показательны определения новейшей
эпохи на Западе – для Запада как времени «постиндустриально-
го», «информационного», того же «сензитивного», особенно –
сервисно-сензитивного общества, притом что «сензитивность»
проговаривается как начало, теснейше сопряженное с принципи-
альным имморализмом.
9
Но имморализм – здесь глубинное отрицание личности. И,
кстати, случайно ли Дж. Сорос – глашатай и «двигатель» «откры-
того общества» – делает потрясающее признание: «человек – са-
мая слабая единица из всех составляющих [этого] общества», не
имеющего потому ни «политической философии, которая оправ-
дывала бы его приоритеты», ни «надёжной системы ценностей»
выше «узкого частного интереса»29.
И тем не менее, можно сказать: формула эпохи осознанной не-
обходимости – «знать, чтобы предвидеть, предвидеть, чтобы управ-
лять» – с огромным кпд задействована оказалась Западом (в укор –
убийственный укор – Советскому Союзу) и на уровне тонко разра-
ботанных технологий социальной инженерии, развития экономики
высоких технологий, гибких эффективных политических и иных
процессов внутри западных стран, и на уровне разработки и реали-
зации геополитических, геоэкономических, идеологических страте-
гий и тактических ходов на мировой арене. Однако всё это при пол-
ной, повторим, свободе от критериев «морально-духовного достоин-
ства» или «ауры морального одобрения». Знаково, что это признает
нынешний жёсткий «западник» В.Л. Иноземцев30. И это несомненно
так с христианских – православно-христианских позиций.
Во всяком случае, А.И. Неклесса подчёркивает, что «на-
стоящий ХХI век» начинается с 1991 г., «когда параллельно с рас-
падом СССР и крахом биполярного мира… возник… феномен но-
вого постиндустриализма», с его «ставкой на… тотальную финан-
сово-правовую регуляцию мира… долгосрочного планирования
масштабного перераспределения ресурсов и мирового дохода в
качестве основного источника системной прибыли (сверхдохо-
дов)» Запада31.
Таким образом, при всех оговорках, для самых сервисно-
технологически и сензитивно «продвинутых», постиндустриаль-
ных государств в центре оказывается эксплуатация – принужде-
ние, насилие и ещё раз насилие32: экономическое, военное, полити-
ческое и всё более – технологическое; сила манипулирования не-
многих массовыми внутренними и внешними силами. А в целом –
несомненный социал-дарвинизм: утончённый – облагороженный
внутри сообщества «сензитивных», «постиндустриальных» из-
бранных и – цинично-откровенный плюс, как никогда ранее, мощ-
1 0