Конституционалисты в эпоху 1881 г.

38 Pages·2013·0.22 MB·Russian

by  Тихомиров Л.А.

Л.А. Тихомиров
Конституционалисты в эпоху 1881 года

ОТ АВТОРА

Первое издание настоящей брошюры полностью разошлось в течение двух недель. Этот факт
достаточно показывает, как сильна потребность общества знать важную переломную эпоху с 70-х
на 80-е годы. Выпуская ныне второе издание своей брошюры, я, однако, должен также ответить
на некоторые недоразумения читателей, мне по поводу ее выражавшиеся.

Некоторые сожалеют, что я обрисовываю эпоху 1881 года недостаточно подробно. Об этом никто
не может сожалеть более, чем сам автор. Но эпоха 1881 года слишком близка от нас; множество
людей, участвовавших в событиях того времени, до сих пор живы. Это одно делает невозможным
касаться в публичном обсуждении многого под страхом совершить недопустимую нескромность.
Та же близость эпохи многие ее события делает пока достоянием не столько истории, сколько
политической сплетни; разобраться во всем этом иногда трудно даже для человека, близко
наблюдавшего события. Цель же моей работы состояла не в том, чтобы рассказывать более или
менее спорные анекдоты, а в том, чтобы дать, насколько возможно, действительно исторический
очерк. Итак - ряд подробностей, за точность которых внутренне нельзя поручиться, непременно
должны были быть мною отброшены. Наконец, моя книжка не составляет сборника личных
воспоминаний, а по самому плану должна быть основана на документах, вследствие чего
отпадают и еще подробности, иногда мне вполне точно известные, но которые я не публикую
именно потому, что не хочу переходить в область личного мемуара.

Другое замечание, которое мне пришлось слышать в слоях консервативных, совершенно
противоположно первому. Есть люди, которые считают вредным будить воспоминания столь
смутной эпохи. Эта точка зрения, признаюсь, производит на меня весьма тягостное впечатление. Я
ее считаю совершенно ошибочной. Русский самодержавный строй не есть какая-нибудь
завоевательная деспотия, а строй глубоко национальный; он держится не на рабском подчинении
ничего не знающих и ничего не сознающих людей, а есть сознательное достояние русского
народа, свято им хранимое и благополучно пронесенное сквозь долгие и тяжкие испытания
истории. Не одно правительство поэтому, но и русский народ должен знать историю страны. Мы,
как выражался М.Н. Катков, имеем больше чем политические права - мы имеем политические
обязанности. Но как же мы можем исполнять их, как можем отражать покушения на наш
национальный строй, не зная истории своей? Знание ее нужно для деятельности полезной и
патриотической гораздо более, чем для деятельности вредной и разрушительной, ибо вредная
деятельность может основываться и действительно основывается на фикциях, обманах и
заблуждениях, тогда как деятельность полезная возможна лишь при ясном сознании
действительности. Точка зрения, которая видит основу общественного спокойствия в
общественной бессознательности, мною поэтому нисколько не разделяется. Впрочем, с
удовольствием могу сказать, что не один я так смотрю. За издание своей брошюры я получаю
выражение одобрения от лучших представителей русского национального направления, и
словом, и делом охранявших в наше время самодержавно-православный строй. Надеюсь, что
ссылка на их авторитет успокоит несколько тех чересчур боязливых консерваторов, для которых я
пишу эти строки.

Третье замечание идет уже из лагеря либерального. Там, как я слышу, меня упрекают в
разглашении имен конституционалистов 1881 года. Этот упрек основан всецело на незнакомстве с
литературой предмета. Я даю не воспоминания. Я даю исторический очерк. Ни одного имени,
которое не было бы печатно опубликовано раньше, я не называю. Иногда это очень вредит
полноте моего очерка и очень стесняет меня, ибо, случается, я знаю больше, нежели пишу. Часто
мне было бы легче говорить по личному воспоминанию, чем рыться в документах, гораздо менее
полных. Но я веду рассказ, преднамеренно подкрепляя его не своим личным свидетельством, а
документами, опубликованными в разных местах и разными лицами. Я, конечно, объясняю эпоху
так, как сам ее понимаю; но факты, а в том числе и имена, привожу лишь те, которые уже
опубликованы другими лицами, по большей части даже участниками и сторонниками тогдашних
стремлений. Упрек в каких-либо разоблачениях является, таким образом, совершенно
неосновательным. Не понимаю даже, как мог он явиться, когда я прямо указываю источники. Как
бы то ни было, повторяю, ни одного имени, которое не было бы раньше печатно опубликовано, и,
стало быть, известно всякому, следящему за литературой предмета, у меня в брошюре нет.

Засим не могу не выразить своей благодарности лицам, указавшим мне на эти замечания и тем
давшим возможность мне сделать на них свои объяснения.

10 марта 1895 г.

Несколько объяснений по поводу цитируемых материалов

Пользуюсь новым изданием моей брошюры, чтоб ответить еще на некоторые недоумения
читателей, на этот раз по вопросу о цитируемых мною материалах.

Можно ли полагаться на те материалы, некоторые из которых публикованы изданиями или
лицами в высшей степени партийными, тенденциозными? Так говорят некоторые, а другие
прибавляют, что, цитируя антиправительственные издания, я как бы свидетельствую
достоверность их сведений вообще...
В ответ я бы попросил таких читателей не относиться к материалам об эпохе 1878 - 1882 годов
иначе, чем они относятся к историческим материалам ко всякой другой эпохе. От всякой эпохи
остаются записки, воспоминания, документы подлинные, документы фальшивые, правда и ложь,
заблуждение и точное знание. Дело писателя, задавшегося целью исторического очерка, состоит в
том, чтобы подвергнуть имеющийся материал критике и проверке. Это, понятно, требует
известной подготовки, знаний, и если они имеются в достаточной мере, то писатель справляется с
материалом, сумеет разобраться среди того сплетения правды и лжи, которое представляет
сырой материал всякой эпохи борьбы и смут.

Само собою разумеется, что на эту критическую работу оценки материалов я обратил внимание
гораздо раньше, чем начал писать свой очерк. Как современник, довольно разнообразно
наблюдавший людей и дела той эпохи, издавна следивший и за литературой ее, я даже имел,
быть может, более, чем многие, возможности разобраться в вопросе о точности или неточности
разных опубликованных данных. Ведь эти материалы весьма часто даже не составляют для меня
источник сведений, а лишь дают подтверждение их.

Но если я цитирую из заграничной печати то, что, по критической проверке, мне кажется
несомненно точным, то это не значит, чтобы я вообще доверял заграничным известиям о той
эпохе. Где же больше и врут о России, как не за границей! Я и не советую читателям, не имеющим
подготовки разобраться в таком мутном материале, обращаться за сведениями к тенденциозным
изданиям. Но собственно меня они не легко обманут. Думаю, что впоследствии, когда явится
история движения 70 - 80-х годов, к моему рассказу многое добавится, но едва ли его изменит в
чем-либо мало-мальски существенном.

2 июня 1895 г.

I

Несмотря на близость к нам эпохи 1881 года, события того времени уже начинают довольно
сильно изглаживаться из памяти общества. Борьба партий захватывает у нас лишь верхние слои
общества, не проникая далеко в его глубину. Поэтому устное предание о фактах политической
борьбы не может отличаться ни широтой, ни прочностью.

Между тем литературных источников для ознакомления с эпохой - еще слишком свежей, -
понятно, пока еще очень немного, да и те большей частью недоступны для публики. Таким
образом, пережитый тогда и очень, очень дорого стоивший опыт во многом, к сожалению,
забывается.
Особенно плохо знают ныне конституционные стремления того времени. Нынче уже приходится
слышать со стороны либералов жалобы, будто они в эпоху 1881 года были, так сказать,
"оклеветаны", будто им были приписаны замыслы, которых они в действительности не имели. Так
ли это? Можно допустить, что многие из них тогда не сознавали внутренней логики своих
стремлений. Но ведь и большая часть революционеров точно так же сначала не сознавала, к чему
они придут в конце концов. Эта бессознательность может служить оправдывающим или
смягчающим обстоятельством для лиц, но никак не для программ, идей и стремлений. Можно
примириться с человеком, который не ведал, что творил. Но это личное прощение снимает ли
осуждение с идей? Дозволяет ли оно воскрешение ложных или вредных программ? Между тем,
оставляя в стороне всякие вопросы о личностях, о том, чего они думали достигнуть, мы должны
признать несомненным историческим фактом, что либеральные стремления эпохи 1881 года вели
к ограничению самодержавия и к созданию строя конституционного. В этом отношении либералы
того времени не только не "оклеветаны", но скорее недостаточно осуждены общественным
мнением глубоко монархической страны. Ибо эти люди (не касаюсь степени их сознательности)
подготовляли во всяком случае такую же узурпацию, как и революционеры, в формах хотя и более
приличных, но, пожалуй, еще более неисправимо вредных.

Едва ли даже нужно доказывать, что самодержавие как принцип отвергалось либеральной частью
образованного класса еще задолго до царствования Императора Александра II. Но никаких
практических стремлений к ограничению самодержавия со времени попытки 14 декабря 1825
года не предпринималось. Напротив, с 1856 года, теоретически осуждаемое, оно долго еще
допускалось либеральной мыслью практически, как орудие совершения либеральных реформ,
подготовляющих возможность его упразднения. "Увенчание здания", то есть дарование
конституции, рассматривалось тогда как нечто представляющееся все-таки в будущем, хотя и
очень близком. Практических действий для достижения этого "увенчания" не предпринималось.
Но когда правительство Императора Александра II стало находить страну достаточно устроенной и
приостановилось в дальнейших "реформах", мысль об увенчании здания явилась уже в попытках
к осуществлению.

Война за освобождение славян дала, как известно, особенный толчок нашим внутренним
политическим движениям. Смутность политических идей того времени смешивала национальную
независимость с народоправством.

У нас повторилось нечто подобное тому настроению, которое охватило Францию прошлого
столетия после участия в войне за независимость Соединенных Штатов. Притом же либеральная
мысль могла тогда особенно ясно убедиться, какой силы достигла она в самих правящих сферах,
ибо, давая устройство освобожденной нами Болгарии, русское правительство не усомнилось
воздвигнуть государственное устройство нового княжества именно на конституционных началах,
тем самым молчаливо признавая их превосходство для устроения страны. Но в таком случае
естественно рождалась мысль: почему же парламентарных учреждений не имеется у нас?
Практические стремления к осуществлению конституции могли сдерживаться страхом перед
силой правительства. Но и в этом отношении престиж правительства был заметно подорван
Берлинским конгрессом. Обаяние силы чрезвычайно уменьшилось, что и почувствовалось
немедленно в быстром развитии самых дерзких революционных попыток.

Эти революционные попытки были возможны только потому, что горячие головы считали
правительство совершенно бессильным, себя же, основываясь на настроении либералов,
представляли застрельщиками общего революционного движения. Во всем этом они жестоко
ошиблись. Однако, не вызвав общего движения, обострение яростных революционных попыток
не осталось без влияния на более активное проявление конституционного движения.

Литература вопроса не дает еще возможности ясно представить себе общую картину этого
движения, руководители которого действовали с понятной тайной. Их деятельность осталась и
поныне окруженной этой таинственностью несравненно более, чем революционные заговоры,
много раз разоблаченные политическими процессами, тогда как деятельность "мирная" ни разу
до суда не доводилась. Не подлежит, однако, никакому сомнению, что в личном составе, как и в
идейном отношении, между чисто революционным и конституционным движениями нельзя
провести резкой границы1.

______________________

* Идейное отношение нашего либерализма к революции я раньше подробно рассматривал в
брошюре "Начала и концы". М.: Университетская типография, 1890.

______________________

Многие из террористов были и заявляли себя чистыми конституционалистами, многие из
либералов были и заявляли себя социалистами. Заметная разница обоих слоев обозначается
лишь при подведении их идеям средних выводов, а затем по преимуществу сводится к способам
действия, причем способы действий обоих движений не исключали практически один другого, но
дополняли друг друга. Для революционеров конституционное движение служило постоянным
нравственным ободрением, укрепляя их в мысли, что они составляют только передовой отряд;
сверх того, и ряды их пополнялись не столько благодаря собственной пропаганде, сколько
наиболее горячими головами, выработанными пропагандой либеральной. Активным же
конституционалистам обостренное революционное движение давало почву и повод выдвинуть
ограничение самодержавия как средство умиротворения страны и даже будто бы как способ
защиты личности Монарха.

II
Известный Д. Кеннан, который во время путешествия по Сибири лично познакомился со многими
участниками обоих движений, а по своему сочувствию им и дружеским отношениям очень
хорошо и откровенно осведомленный ими, довольно подробно описывает начало активного
конституционного движения (The Century illustr. Monthly Magazine. 1887. November.). He нужно
при этом забывать, что Кеннан является постоянно адвокатом "освободительного движения" и
всегда старается выставить как революционеров, так и конституционалистов с возможно лучшей
стороны, обвиняя во всем только правительство и "реакционеров".

Итак, говорит он, в первое время революционного движения, до 1878 года, "русские либералы, не
принадлежавшие к революционерам, употребляли, с одной стороны, все усилия, чтоб отвратить
последних от насилий, а с другой - чтобы помогать им укрывательством или помощью при
судебных процессах". Эта двойственная роль не приводила, однако, ни к чему. Наконец, в 1878
году революционная партия приняла политику террора. "Либералы, предвидя, что такая политика
рано или поздно приведет непременно к цареубийству, и сознавая, что последующая за таким
преступлением реакция может быть не только ужасной, но и роковой для дела свободы,
решились сделать новое усилие, чтобы добиться от правительства обещания вернуться на путь
либеральных принципов 1861 - 1866 годов". Но для этого требовалось хотя на некоторое время
остановить угрозы и насилия революционеров, раздражавших и тревоживших правительство.
"Вследствие этого некоторые из выдающихся черниговских и харьковских либералов, в том числе
профессор Гордеенко (городской голова Харькова) и г-н Петрункевич (председатель мирового
съезда и гласный черниговского земства), решились вступить в сношения, с террористами, указать
им скользкость пути, на который они вступили, и бедствия, могущие последовать для России от их
отчаянной и необдуманной политики убийств, и узнать от них, на каких условиях согласятся они
прекратить свои насильственные действия. Преследуя такую цель, "либеральный комитет",
составленный из представителей многих земств центральной южной России, предпринял
несколько поездок в разные части империи и имел личные переговоры со многими вожаками
крайней революционной партии".

Не забудем, что это рассказывает адвокат "дела свободы", старающийся выставить своих клиентов
в самом лучшем виде перед общественным мнением Америки и Европы. В 1883 году в женевском
журнале "Общее дело" (No 54) опубликованы весьма важные документы, из которых видно, что
существование "Земского союза" (или, точнее - сообщества, давшего начало ему) "известно
полиции с 1878 года. В конце 70-х годов, - как объясняют эти документы, - несколько человек
земских деятелей различных губерний задумали установить некоторую солидарность между
деятельностью отдельных земств, с какою целью они учредили небольшие съезды наиболее
выдающихся земцев, встречавшихся каждую осень в Москве, Киеве или Харькове". В конце
декабря 1878 года съезд собрался в Киеве, и тут-то произошла история, описываемая Кеннаном.
По документам "Общего дела", на съезде "в качестве делегатов от южнорусских социально-
революционных партий были приглашены некоторые из наиболее закоснелых украинофилов".
Итак, делегаты чистых революционеров были даже на съезде. Притом нельзя не вспомнить, что в
то время "террористы" существовали только в Киеве и там же возник "исполнительный комитет
социально-революционной партии". Земцам не нужно было, стало быть, далеко ходить за
террористами. Как бы то ни было, в 1878 году образовался "либеральный комитет" и вступил в
переговоры с революционерами. "Комитет, - говорит Кеннан, - обратился к ним со следующими
словами: "Мы думаем достигнуть реформ мирным и легальным путем. Мы нарочно приехали к
вам просить приостановить на время вашу деятельность и предоставить нам возможность
действовать". Если это не удастся - "тогда действуйте на ваш собственный страх, мы будем и тогда
не одобрять вашу насильственную деятельность, но потеряем право восставать против нее; дайте
нам сначала без помехи испытать наши средства"".

Террористы отвечали, что они согласны прекратить свою деятельность на таких условиях: 1)
устранение стеснений свободы слова и печати; 2) обеспечение прав личности; 3) призвание тем
или иным способом населения к участию в управлении. "Вот те требования, по словам
террористов, за которые они борются".

"Либеральный комитет, - продолжает Кеннан, - согласился с основательностью требований
террористов. Затем члены либерального комитета возвратились в свои местности и открыли
совещания со своими единомышленниками о способах привести в исполнение свой план. Решено
было начать подачу Государю одновременных петиций от земств с указанием на бедственное
положение населения и с просьбой о введении конституционной формы правления. Как мы
видели раньше, либеральный комитет признал, что в случае неисполнения этой просьбы
правительством либералы потеряют право восставать против террористической деятельности.
Таким образом, в лице комитета вожаки тогдашних конституционалистов признали, что
террористическая "деятельность" должна вызывать противодействие граждан только в
конституционной стране. Я останавливаюсь на этих характеристических понятиях
конституционализма той эпохи, потому что они бросают свет на содержание последовавших за
совещаниями "земских" петиций".

Оставим теперь рассказ Кеннана и вспомним реальное положение либеральных вожаков в их
земствах. Несмотря на то что в земствах все должностные роли были естественно захвачены по
преимуществу либеральными элементами, во всех отношениях интересовавшимися ими более,
нежели элементы консервативные, тем не менее все-таки масса населения губерний в лице всех
своих сословий нимало не была либеральной. Не говоря уже о крестьянах, в дворянстве, в
промышленных сословиях прямая мысль об ограничении самодержавия могла встретить только
противодействие. С этим монархическим настроением "избирателей" нельзя было не считаться.
Поэтому исполнение плана, установленного либеральным комитетом, было очень щекотливо и
потребовало множество экивоков, всяческих сторонних подходов к "земству", от имени которого
предстояло подавать "петиции". Не всегда и не везде эти подходы были одинаково удачны.
Иногда приходилось довольствоваться самыми темными намеками на конституцию. Иногда,
несомненно, земцы подписывались, не только не сознавая, что делают, но полные самой горячей
преданности Государю. В этом отношении террористы в высшей степени облегчили задачу
либеральных агитаторов, давая им возможность призывать земцев к конституции под предлогом
защиты Государя.
Но каким же образом террористы не прекратили своей "деятельности"? Это объясняется
Кеннаном тем, что петиции, поданные земцами, были встречены очень сурово, что правительство
задушило конституционную агитацию и главные вожаки ее были сосланы. Объяснений этих
нельзя принять уже потому, что ни на одну секунду с 1878 года по 1881 год террористы своей
"деятельности" не останавливали, никаких результатов действий "либерального комитета" не
ожидали ни одного дня. "Деятельность" террористов шла своим путем, не останавливаясь, а
деятельность конституционалистов шла своим путем, одна другой не ожидая и не задерживая.
Точно так же и с высылками некоторых либеральных агитаторов, о чем упоминает Кеннан,
деятельность их единомышленников нимало не была прекращена, и агитация в пользу
конституционных петиций шла без перерыва не только до 1881 года, но и после него, а в 1882
году, как ниже будет сказано, мы видим даже некоторый "Земский союз", издающий за границей
свой орган - "Вольное слово". Что касается самих петиций, по истории их есть источник более
документальный, чем рассказы Кеннана. Это именно берлинская книжка "Мнения земских
собраний о современном положении России" (Berlin: B. Behr's Verlag, 1883). Как сказано в ее
предисловии, очерк был первоначально напечатан в сентябрьской книжке "Русской мысли" за
1882 год, но не был пропущен цензурой; в отдельном издании он лишь несколько дополнен. Итак,
редакция "Русской мысли" служит нам порукой за точность сообщаемых брошюрой сведений.

III

Во весь период 1856 - 1881 годов господствующим умственным направлением был либерализм.
Он издавна принес к нам веру в революцию как некоторый закон развития народов. Эти остатки
наивных исторических концепций Европы XVIII века особенно прививаются у нас в сороковых
годах, в шестидесятых годах вера в революцию как нечто неизбежное доходит до фанатизма.
Внизу, в среде наиболее горячих голов, она порождает решимость начинать. Силы так
называемых террористов 70-х годов были ничтожны, но, слепо веря в мистическую неизбежность
революции, они решились употребить все усилия на то, чтобы, рискуя и жертвуя всем, вызвать
общее движение. Еще во время нечаевского процесса прочитана была на суде любопытная
записка, в которой излагалось, что революция есть огромная потенциальная сила, которую можно
вызвать приложением даже и небольшой активной силы, подобно тому как зажженная спичка,
брошенная в пороховой погреб, может взорвать целую крепость. Несколько лет позднее
появились даже искатели бунтов, "вспышкопускатели", старавшиеся найти, куда именно нужно
приложить горящую спичку своих сил, чтобы наконец вызвать взрыв "потенциальной" революции.
В 1878 году стали для этого на путь терроризма.

Та же вера в революцию, совершенно отвлеченная ото всяких условий действительности,
заносилась либералами и в правящие сферы, выражаясь в них самой крайней преувеличенностью
опасений ее. В действительности никакой революции у нас не было, то есть не было в стране. Все
большие социальные слои лежали твердо, а над ними столь же твердо высилась самодержавная
власть. В опасном состоянии социальной непрочности был лишь небольшой средний слой
образованного класса, откуда выходили ничтожными прослойками конституционалисты и
фанатические революционеры.
В 1878 году революционеры начали ряд вооруженных сопротивлений и политических убийств.
Это, конечно, требовало немедленных мер подавления. Но каких? Если правительство имеет пред
собою бунтующее население, тогда понятны и целесообразны чрезвычайные меры и призыв к
содействию всех благоразумных элементов. Чрезвычайные меры стесняют действие масс и
производят на них устрашающее впечатление. Призыв к содействию отчасти ободряет тех, кто
остался верен власти, отчасти сам по себе действует устрашающе на бунтующих. В нашем
положении не было ничего, что делало бы целесообразной такую систему водворения порядка. У
нас бунтовали не целые слои, а отдельные личности, поэтому надобности стеснять население не
было. Устрашать же можно только целые слои средних людей, а никак не фанатиков.
Чрезвычайные меры были поэтому совершенно бесполезны, являлись даже вредной рекламой
революции, объясняя официально о существовании большой опасности, то есть делали то самое,
что старались сделать сами революционеры. Терроризм и был именно системой самой отчаянной
революционной рекламы, при которой ставилось все на карту, лишь бы только распубликовать
себя как грозную силу в надежде, что все среднее, колеблющееся пристанет туда, где ему
покажется сила. В таких условиях прямой расчет власти был, наоборот, в том, чтобы никак не
раздувать значения бунтовских попыток, но, имея в виду ничтожную численность крамолы и ее
строго заговорщицкие способы действия, выставить против нее умную и сильную полицию.
Хороший надзор и безусловное устранение от действия всех активных революционеров - ничего
больше не требовалось для того, чтобы в год или два уничтожить террористическое движение. Но
меры власти пошли в совершенно ином направлении, внося в население беспокойство,
совершенно бесполезно стесняя его и, наконец, давая людям неблагонамеренным повод
возбуждать агитацию. А между тем полиция пребывала в настолько неудовлетворительном
состоянии, что даже сама попадала в руки революционеров, как это особенно стало известным из
дела чиновника III Отделения Клеточникова, передававшего своим революционным сообщникам
все тайны государственной полиции. Вообще, дело борьбы поставлено было на путь совершенно
ошибочный, не соответствовавший действительному характеру обнаружившегося зла.

В объяснение ошибки власти должно, однако, вспомнить, что в 1878 году революционное
движение проявило себя так отчаянно, как будто у него были в запасе целые армии. 24 января
1878 года эру политических убийств начала Вера Засулич выстрелом в генерала Трепова. 1
февраля убит в Ростове-на-Дону полицейский агент Никонов. 23 февраля в Киеве Осинский с
товарищами покушались на жизнь товарища прокурора Котляровского. 25 мая в Киеве убит
жандармский капитан Гейкинг. 4 августа в Петербурге убит шеф жандармов генерал Мезенцев. В
то же время оказан был ряд вооруженных сопротивлений полиции, из них защита квартиры
Ковальского 3 января в Одессе имела вид маленького сражения. Сопротивлялись с оружием в
руках Избицкие в Киеве (28 марта), Коленкина и Малиновская в Петербурге (14 октября), Чу баров
в Одессе, Дубровин в Старой Руссе, Сентянин в Харькове... Революционные прокламации
призывали к восстанию. Сверх того, в разных местах был ряд уличных демонстраций.
Либеральные элементы общества неоднократно участвовали в них, а оправдание Веры Засулич,
при рукоплесканиях публики, само по себе составляло демонстрацию, которая по агитирующему
значению превышала всякие выходки революционеров.

IV
Вот при каких обстоятельствах Император Александр II счел нужным сделать русскому обществу
указания на необходимость противодействовать злу. 20 ноября 1878 года он обратился в Москве к
представителям сословий со следующими словами.

"Я надеюсь на ваше содействие, - сказал Государь, - чтоб остановить заблуждающуюся молодежь
на том пагубном пути, на который люди неблагонамеренные стараются ее завлечь. Да поможет
Нам в этом Бог, и да дарует Он Нам утешение видеть дорогое наше отечество постепенно
развивающееся мирным и законным путем. Только этим путем может быть обеспечено будущее
могущество России, столь же дорогое вам, как и Мне".

К содействию же общества призывало еще раньше и правительственное сообщение в No 168
"Правительственного вестника" 1878 года.

Без сомнения, Государь Император, говоря о содействии общества, разумел содействие чисто
нравственное. Но нельзя не сознаться, что в такие минуты в самодержавной монархии скорее
само общество ждет нравственного ободрения со стороны власти. Когда власть, имеющая всю
безграничность полномочий, ищет содействия общества, люди неблагонамеренные легко могут
истолковать это в самом превратном смысле. Так и случилось. Обращение правительства к
содействию общества послужило "либеральному комитету" поводом к конституционной агитации.
Появление же ее, в свою очередь, еще более утвердило правительство в ошибочной системе
борьбы, им усвоенной. В этом отношении на организаторах конституционной агитации лежит
очень серьезная нравственная ответственность за пережитое Россией смутное время.

В черниговском земстве (где действовал г-н Петрункевич) земской комиссией был проектирован
ответный адрес такого содержания*:

______________________

* В кн.: Мнения земских собраний о современном положении России. Берлин, 1883.

______________________

"В No 186 "Правительственного вестника" за 1878 год напечатано правительственное сообщение,
приглашающее всех граждан и все сословия России помочь правительству в деле борьбы против
возмутительных злодеяний, имевших место в недавнее время. Правительство признает, что