Русская фантастическая проза эпохи романтизма (1820-1840 гг.)

681 Pages·1990·12.91 MB·Russian

by  Сост., подгот. текста и коммент. М. Н. Виролайнен и др., Вступ. ст. В. М. Марковича, Худож. Л. И. Блинова

ББК 84P 1-4 Редактор Л. А. Карпова
Р88
Составление, подготовка текста и комментарии М. Н. Виро¬
лайнен, О. Г. Дилакторской, Р. В. Иезуиговой, А. А. Карпова,
Я Л Левкович, H. Н. Петруниной, H. М. Романова, М. А. Турьян,
С. А. Фомичева, И С. Чистовой
Вступительная статья В. М. Марковича
Общая редакция А. А. Карпова
Рецензенты: канд. филол. наук. М. В. Отрад.ин (Ленингр. ун-т),
проф. В. Г Иванов (Ленингр. ун-т)
# w' / у Художник Л И Блинова
X"J
А
Русская фантастическая проза эпохи романтизма
Р88 (1820—1840 гг.): Сб. произведений / Сост. и авторы
комментариев Карпов А. А., Иезуитова Р. В., Турь¬
ян М. А. и др.; авт. вступ. статьи Маркович В. М.—
Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1990.—672 с.
ISBN 5-288-00497-8
Книга является наиболее полным сборником произведений
популярного в литературе 30-х годов XIX в. жанра. Широко из¬
вестные произведения А. Пушкина, Н. Гоголя, А. Погорельского
объединены с редко издающимися сочинениями А. Бестужева-
Марлинского, И. Киреевского, В. Одоевского, Е. Баратынского,
А. Вельтмана и др.
Для широкого круга читателей.
4702010101 —136 , § ББК 84Р1-4
В. М. Маркович, вступ. статья. 1990
А. А. Карпов. H. H. Петрунина.
ISBN 5-288-00497-8 ^ подготовкаРтекста, комментарии. 1990.
Дыхание фантазии
В середине 20-х годов XIX в. в русскую прозу вошел необычный
жанр, который позднее стали называть фантастической повестью. Но
вый жанр быстро завоевал успех у читателей, и это послужило залогом
его расцвета. В конце 20-х и на протяжении 30-х годов русские
прозаики один за другим начинают писать в «фантастическом роде»
Число сочинений такого рода непрерывно множится, отдельные фан¬
тастические истории складываются в циклы, а порою в книги, во мно¬
гом подобные циклам, скрепленные изнутри либо сюжетно-компози¬
ционными связями, либо тематическими перекличками, либо жанровой
однородностью своих слагаемых. Так появляются «Двойник, или Мои
вечера в Малороссии» А. А. Погорельского-Перовского (1828), «Вече¬
ра на хуторе близ Диканьки» Н. В. Гоголя (1831 —1832), «Пестрые
сказки» В. Ф. Одоевского (1833), «Вечер на Хопре» М. Н. Загоскина
(1834) и т. д. Проблемы фантастической словесности становятся пред¬
метом обсуждения в главных русских журналах того времени — «Мос
ковском телеграфе», «Московском вестнике», «Сыне отечества», «Теле
скопе», «Библиотеке для чтения». В тех же журналах публикуются
многочисленные переводы иностранных романов и новелл, принадле¬
жащих (или тяготеющих) к «фантастическому роду». Словом, интерес
к фантастике оказывается чрезвычайным и вместе с тем устойчивым
веяния очередной литературной моды явно сплетаются в этом случае
с глубокой общественной потребностью.
Первоначально, в годы, непосредственно предшествовавшие вое
станию 14 декабря, тяготение к фантастике было выражением инте
реса к народному творчеству. Интерес этот был одним из проявлений
борьбы за самобытность русской культуры: именно в ту пору понятия
«народность», «народная старина», «народный дух» начинали приобре
тать значение высших ценностей. Идею национальной самобытности
наиболее энергично пропагандировала декабристская критика. Но об¬
щественно-культурная почва, на которой эта идея развивалась, про¬
стиралась далеко за рамки декабризма: здесь давал о себе знать обще¬
национальный патриотический подъем, вызванный Отечественной вой¬
ной 1812 г. Путь, ведущий к подлинной народности культуры, чаще
всего видели тогда в обращении к миру народных поверий, преданий
и легенд. «Вера праотцов, нравы отечественные, летописи, песни и ска¬
зания народные — лучшие, чистейшие, вернейшие источники для нашей
словесности»',— писал в 1824 г поэт-декабрист В. К. Кюхельбекер
В ряду источников подлинной народности не последнее место от¬
водилось древним мифологическим представлениям — тем самым, с ко¬
торыми были генетически связаны различные формы литературной фан¬
тастики. Славянская народная мифология становилась предметом вни¬
мательного изучения: еще в первые десятилетия XIX в. одна за другой
появились книги Г. А. Глинки, А. С. Кайсарова, П. М. Строева, пы¬
тавшихся реконструировать общий строй русского мифологического
мышления. Несколько позже народные поверья и связанные с ними
мифологические образы начинают воздействовать на поэтику некоторых
жанров романтической литературы. Наконец в русле тех же воздей-
' Кюхельбекер В. К. О направлении нашей поэзии, особенно
лирической, в последнее десятилетие // Мнемозина. 1824 4 2 С. 42
5
ствий формируются совершенно новые для русской литературы стихо¬
творные и прозаические жанры Одним из них и оказывается фантас¬
тическая повесть.
Историю русской фантастической повести принято начинать харак¬
теристикой двух сочинений, увидевших свет в 1825 г Речь идет о по¬
вести А. А. Погорельского «Лафертовская маковница» и повести
А. А. Бестужева «Замок Эйзен», впервые напечатанной под названием
«Кровь за кровь». Их появление с полным правом можно рассматривать
как отправную точку в развитии русских форм прозаической фанта¬
стики Обе повести, бесспорно, могут быть признаны оригинальными,
и в то же время в обеих еще очень отчетливо прослеживаются разно¬
родные влияния, способствовавшие становлению нового жанра в русской
литературе
Погорельский первым осязаемо воссоздал русский мещанский быт,
наполнив свою повесть подробностями повседневной жизни тихих город¬
ских окраин, жанровыми сценками, пересказами местных толков и слу¬
хов — одним словом, той особенной житейской атмосферой, которая
никогда еще не становилась предметом столь узнаваемого изображения
Однако в обыденно прозаическую бытовую обстановку почти сразу
же вторгается фантастика: продавщица маковых лепешек оказывается
колдуньей, рядом с ней появляется кот-оборотень, следует сцена, изо¬
бражающая таинственный колдовской обряд, за ней — не менее таин¬
ственные видёния действующих лиц. Наконец, вновь является тот же
кот, превратившийся в титулярного советника.
Современники усматривали в повести Погорельского признаки под¬
ражания Э. Т. А. Гофману. Русский романтик и в самом деле начинал
с буквального следования гофмановским образцам. Однако пора учени¬
чества оказалась для Погорельского короткой, и в «Лафертовской
маковнице» сквозь сохранившиеся контуры гофмановской традиции про¬
ступают черты вполне самостоятельной манеры.
О Гофмане тут напоминают прежде всего отдельные образы и мо¬
тивы. Это уже знакомый нам черный кот, способный к волшебным
перевоплощениям, и страшная колдунья, забавно совместившая чаро¬
действо с обыденными профессиями рыночной торговки и платной га¬
далки (читатель тех лет не мог не вспомнить при этом «Золотой гор¬
шок» и колдунью Луизу Рауерин, тоже совмещавшую с колдовскими
чарами примерно такие же бытовые занятия) Еще важнее сходство
основополагающих конструктивных принципов: у Погорельского, как
и у Гофмана, композиционно-смысловую основу повести составляет
постоянное переплетение. сверхъестественного с буднично-реальным.
В гофмановхжих сказках-каприччио («Золотой горшок», «Крошка
Цахес», «Повелитель блох», «Принцесса Брамбилла») совершалась
своеобразная мифологизация быта: обыкновенные предметы мещанского
обихода внезапно обретали способность к мифическим метаморфозам,
а персонажи оказывались двойниками или новыми воплощениями дей¬
ствующих лиц тут же рассказанного мифе. Все это превращало быто¬
вой мир в арену волшебной фантасмагории, в недрах обыденнейших
житейских ситуаций автор-фантаст открывал вселенскую борьбу добра
и зла, понятую в духе «новой мифологии» романтиков.
Погорельский тоже вводит бытовую историю в контекст гранди¬
озной борьбы сверхъестественных вселенских сил, но эта борьба не
6